Все номера, чердаки, подвалы, служебные помещения, каверны, ущелья, вздутия и другие мало-мальски годные для заселения пространства Димерловой души заняла муторность и затяготела. Димерлу, не умеющему совладать с собственной душой и страстями, её населяющими, ничего не хотелось делать. Вернее, хотелось ничего не делать. Ещё вернее, что-то хотелось делать, но всё сразу и вместе с тем ничего. Одним словом, точнее тремя, не считая предлога, Димерл впал в рассеянный ступор. Достигая всепоглощающей точности, четырьмя словами.
Димерл затушил истлевшую почти вхолостую сигарету о нетронутый бутерброд с колбасой и маслом, а из красной пепельницы-краба с ножками-подставками извлёк смятый окурок с маргарино-жёлтым фильтром и чёрным, как печать тьмы, обрезом, вяло пожевал его и выплюнул. Во рту остался привкус заплесневелой яичницы, пыли и перегоревшей вольфрамовой нити. Кусок в горло не лезет, в виски будто дрели вгрызаются.
Надо проветриться.
По заиндевелым кровлям карабкались люди. Они хватались одеревеневшими руками за неровности и с натугой ползли вверх, царапая ногтями лёд и студёный металл. Порывистый колючий ветер яростно толкал их, стараясь отодрать от поверхности и сорвать вниз, словно перезрелые плоды с дерева, пробирал стужей и расстреливал мелкой дробью снежной крупы. На ногах, спинах и плечах большинства повисли мёртвые дети, вцепившиеся в брючины околевшими от холода и голода осинелыми пальчиками. Их кости выпирали, натягивая бледно-синюшную кожу исхудалых тел. Когда у кого-то получалось достичь конька крыши, самой верхотуры, то он как бы с облегчением переваливался на другую сторону, мешком, грохочущим по железным листам, скатывался к карнизу и легко улетал в провал меж зданий.
Улицы украшали мертвецы.
Гнетущая тоска тесной могилой сжала Димерла. От увиденного стало ещё муторней. В животе разросся неприятно тяжёлый сгусток. От отчаяния и безысходности захотелось разбежаться, прыгнуть и взлететь. Захотелось поверить, что он взлетит и что от этого ему станет лучше. Димерл зажмурил глаза, разбежался, прыгнул, смело расправил руки и грохнулся на лежащего человека, врезавшись многострадальной своей головой в чёрную толщу замёрзшей лужи, безупречная гладь которой так и осталась безупречной. На мгновение мир перестал существовать. Потеряв точку опоры и чувство меры, желудок Димерла совершил несколько зрелищных (в кишках бурно аплодировали) инволюций и, ободрённый успехом, исполнил затяжной рывок в горло, но дохлой жабой бултыхнулся обратно в брюшную полость.
Лежащий и равномерно присыпанный снегом человек в драповом пальто, низенький толстячок пончиковой круглости и пухлости, распахнул глаза цвета маслин, заверещал, как полудурок, замолотил бледными кулачками и вскочил с неестественной резвостью брошенного в пол мячика. Лицо его по-летнему красное походило на злобный помидор с двумя угольными гнойниками.
- Убивают! – противно завизжал помидорный толстяк, страшно пуча и без того страшные глаза, имеющие необычайную схожесть с глазами доисторических раков.