yozhzhzh

В разные периоды жизни он выглядел по-разному.

Восемнадцать лет назад он кутался в темноту и сверкал из нее зелеными светящимися глазами – некоторые глупые люди говорили, что это отражение диодов одного из приборов Инженера.

Через четыре года он покрылся густой синей шерстью, отрастил на носу длинный рог и не мог прожить и секунды без демонстрации желтых острых клыков, верхушки которых практически касались нижних ресниц.

Еще через два года шерсть выпала, обнажив кожу землистого оттенка, испещренную большим количеством глубоких морщин, уши удлинились и мочками задевали плечи, а нос повторил форму рыболовного крючка. В тот период ночь чаще обычного располагала к творчеству, и он выбирался из-под кровати, осторожно дул в лицо девочке, пока та не открывала глаза, и, растянув лапами рот в страшной улыбке, начинал вертеть головой из стороны в сторону, издавая булькающие звуки. Девочка садилась в кровати, смешно морщила нос и начинала голосить, призывая на помощь то Инженера, то Художницу. От Инженера можно было почти не прятаться: тот никогда его не видел. С Художницей нужно было быть чуть осторожнее. Пару раз он кожей ощущал на себе ее осмысленный взгляд, но она так сильно спешила успокоить девочку, что даже не успевала погрозить кулаком. Однако он старался забраться под кровать, не дожидаясь пока откроется дверь, скрещивал лапы под щекой и наслаждался теплой семейной сценой. Чувствительные уши улавливали заботливые интонации в равномерном журчании голоса, а сквозь закрытые веки пробивался мягкий свет ночника – странного человеческого изобретения, созданного с единственной целью – уничтожать на корню детскую фантазию. И ему было настолько хорошо, настолько уютно, что он чувствовал себя важной частичкой этого маленького мира любви и заботы. Более того, он искренне полагал, что без него не было бы всего этого: ни ночных посиделок у кровати, ни сказок с одинаковым сюжетом (кому нужен сюжет, если они никогда не звучат даже до середины?), ни даже слабого света ночника…

Если бы ему предложили поменять его маленький подкроватный мир на всю остальную Вселенную, он бы со смехом отмахнулся от странного предложения, хотя самыми ценными сокровищами, которыми он обладал, были старенький разноцветный половичок, два левых носка разного цвета и маленькая резиновая пчела с выпученными глазами.

Он всегда был довольно сентиментальным.

Когда девочке исполнилось одиннадцать, он заметил, что стал терять форму. Не возможности, а именно форму: исчезла четкая граница его лап, головы, туловища. Довольно странно было чувствовать свои лапы практически везде. Он осознал собственную вездесущность и долго грустил, лежа под кроватью, пытаясь не распространяться на все остальные места, где бывает девочка. С непривычки получалось плохо, но он мужественно старался.

Каждое утро они с девочкой слушали, как Инженер и Художница кричат друг на друга на кухне.

Первой просыпалась девочка, и только потом он. Девочка заворачивалась в одеяло и долго смотрела в темноту. Если в комнате было достаточно тепло, она босиком подходила к окну и вглядывалась в горизонт, отмечая знаки приближающего рассвета. Он бы многое отдал, чтобы к нему вернулись его прежние пушистые лапы и возможность ободряюще похлопать девочку по плечу. Он чувствовал, что сейчас она не позвала бы никого на помощь, будь у него даже кожистые черные крылья или окровавленный топор. Это казалось ему нелогичным, странным, безумно неправильным и причиняло сильную душевную боль.

Едва голоса за стеной затихали, девочка быстро ложилась и закрывала глаза. Если приходил Инженер, на его губах играла асимметричная улыбка, и излишне позитивный голос желал доброго утра. Если приходила Художница, уголки ее рта смотрели вниз, напоминая перевернутую вниз рожками букву «С», а ее жесты наполнялись истеричной суетливостью.

Девочка вставала и уходила, а он продолжал лежать под кроватью, страдая от невозможности хоть как-то ей помочь.

Девочке было семнадцать, когда она сама заглянула под кровать. Он как раз клубился под правым дальним углом и дремал, раз представилась такая возможность, и не наступало его время: иногда она сама затягивала его в свои сны, заставляя показывать экзамены, сцены из просмотренных фильмов, болезнь и смерть близких, одиночество и непонимание. Каждый раз после работы в таких снах он съеживался в маленький вихрь и лежал под кроватью, ненавидя себя и свое предназначение.

Девочка долго смотрела на него и вдруг решила дотронуться раскрытой ладонью. От такой наглости он заклубился, заклокотал и забился под кровать еще дальше.

– Тише-тише, не бойся, я не причиню тебе вреда, – успокаивающе говорила девочка, продолжая тянуть к нему растопыренные пальцы.

Булькая и шипя, он раздулся и грозной шаровой молнией скользнул к ее руке. От соприкосновения с ее ладонью он ожидал чего угодно: локального взрыва, общей боли, гримасы ужаса на ее лице, но ничего не произошло.

– Вот мы и познакомились, маленький, – нежно сказала девочка, пытаясь его ласково погладить второй рукой.

Если он мог повернуться к ней спиной, он бы незамедлительно это сделал. Осложняло ситуацию лишь то, что у него не было спины. И головы тоже не было, и мерзкого лица, и лап с когтями, и даже длинных ушей и рога...

Чувствуя его смущение, девочка выпустила его обратно под кровать и вышла из комнаты. Когда она вернулась, он уже спал. Сквозь сон он слышал, как она разговаривала по телефону с Инженером (значит, скоро воскресенье), как играла на фортепиано и перебрасывалась шутливыми репликами с Художницей. За это время она не попыталась вытянуть его из-под кровати пылесосом, вымести метлой, раздавить книгой или замуровать его слоями ткани.

Тихим недоверчивым облаком он выплыл из-под кровати и завис над ее правым плечом.

– Мне кажется, нам давно пора узнать друг друга лучше, – серьезно сказала девочка, строго глядя на него.

Он задумчиво забурлил. Он не считал себя глупцом, чтобы отрицать у себя наличие страха, хотя кому-то могло бы показаться это забавным: какой страх может быть у того, кто сам есть воплощение ужаса?

Может быть, она права, так всем будет лучше?

– Мы же с тобой всегда были в одной команде, – продолжала уговаривать его девочка. – Ты сможешь вернуться под кровать в любой момент, как только захочешь. Это место всегда будет только твоим.

Издавая хлюпающие звуки, он сложился в вихрь и ввинтился в ее открытый рюкзак, явно соглашаясь на совместную прогулку по городу.

Шебе и Бориславу

Ужасные люди. Принимают чужих. Портят настроение дракону. Это хуже, чем по газону ходить

Садовник

Е. Шварц, «Дракон»

Если смотреть на груду золота, слегка опустив веки, жизнь кажется приятной. Отраженный от драгоценного метала свет наполняет пещеру, радугой вьется на кончиках ресниц. Нет, жизнь прекрасна, если дарит столь волшебные моменты. Или это знаменитые иллюзии, которые рано или поздно разрушаются, создавая новые, еще более опасные и затягивающие?

Тэннину лежал в огромном ворохе сухой листвы и старательно освобождал свой мозг от посторонних мыслей. Если бы он мог, он бы переплел нижние лапы в крендель и просидел бы так несколько минут, старательно удерживая равновесие с помощью крыльев и длинного хвоста, однако осенью тело отвратительно подчинялось. Человек в алых одеждах говорил, что именно такая поза помогает жить здесь и сейчас. Тэннину казались странными речи случайного знакомого: для того, чтобы жить здесь и сейчас не нужны специальные позы, достаточно просто…

Тэннину чихнул, отчего из его пасти вырвались искры. Проворно ударив длинным хвостом по загоревшимся листьям, дракон лег на живот и положил морду на лапы. Хорошо, что еще не так холодно. Скоро выпадет снег, тогда реакция замедлится, а мысль начнет ускользать, словно юркая рыбка в горной речушке.

Мало кто из людей умеет по-настоящему любить и ценить золото, уважать его. Люди предпочитают власть, которую может дать металл. И ладно бы, если бы они могли насладиться властью… Но нет, им всегда недостаточно подавлять других, коллекционировать красивых женщин, навязывать свою волю… У людей нет чувства меры. Что с них взять?

По словам человека в алых одеждах, все мы живем в плену иллюзий. Тэннину был согласен с ним лишь отчасти: иллюзии есть у всех, только у людей их куда больше, чем у драконов. Потому что у драконов есть вечность, а у людей – мгновения. Самое забавное в том, что люди живут где угодно, кроме того единственного мгновения, которое у них есть. Так говорил человек в алых одеждах, Тэннину он понравился: дракон даже не стал его убивать, хотя оставлять кого-то из людей в живых после встречи – небезопасно.

Драконов все боятся. Этот факт доставляет жуткое неудобство. Из-за страха люди толпами приходили в уютную пещеру Тэннину, чтобы отрезать его голову, содрать шкуру, вырвать когти, разрезать крылья и разграбить сокровищницу. Те самые люди, которые говорили о злости и коварстве старого дракона. Наверное, чтобы предотвратить грязные слухи, хозяин пещеры должен был встречать своих потенциальных убийств с распростертыми объятиями, послушно вытягивать шею, чтобы незваному гостю удобнее было наносить смертельный удар, и, умирая, стараться не испачкать никого ядовитой кровью.

Тэннину любил осень. Он бы и зиму любил, если бы не становился сонным и столь беззащитным во время холодов. В изменении красок пейзажа было что-то завораживающее, что-то хрупкое и красивое... Куда интереснее драгоценных камней и металлов…

Тэннину прикрыл глаза потянулся и сложил крылья вдоль хребта. Желтые сухие листья приятно пахли, потому дракон с наслаждением зарылся в них как можно глубже, и приятная дрема опутала его своими сетями.

***

Он проснулся от звука шагов. Какой-то человек торопливо шел к пещере ужасно топая, нисколько не заботясь о чутком сне дракона. Тэннину расслабился и медленно вдохнул в себя воздух, согревая его в груди. На всякий случай.

– Мерзкий ящер, я пришел вызвать тебя на бой! – объявил молодой мужчина, без приглашения входя в пещеру и не вытирая ноги о заботливо постеленный у входа коврик. Здороваться его тоже не научили.

Тэннину еле заметно поморщился, но не стал испепелять гостя. Как известно, красота – понятие субъективное, потому стоит попытаться принять его точку зрения. Главное, сам дракон помнил о том, насколько прекрасен: огромный, толстый, мощный, с черными кожистыми крыльями и тяжелой чешуей, загнутыми острыми когтями и немигающими янтарными глазами. Иногда и вечности мало, чтобы увидеть красоту в себе. Хорошо, что Тэннину повезло: у него был стойкий иммунитет к чужому мнению.

– Вызывай, жалкий розовой слизень, – вежливо ответил дракон.

– Выходи на бой, мерзкий ящер, – послушно сказал человек.

Дракон выпустил из ноздрей струйки дыма.

– Не выйду.

– Почему? – удивился мужчина.

– Во-первых, мне лень, – честно ответил Тэннину, сладко зевая. – Во-вторых, это не имеет никакого смысла.

Человек поднял меч и побежал на дракона, однако Тэннину сшиб его ударом хвоста. «Мерзкий ящер» с удовлетворением заметил, как незваный гость ударился о меч лбом и плечом. Жаль, меч был настолько отвратительно заточен, что не нанес потенциальному противнику практически никакого вреда.

– Я медитировал последние пять лет, – вкрадчиво сказал дракон. – Если огненный цветок раздражения отравит мою душу своими ядовитыми корнями, я расплавлю твою железку и волью ее тебе в горло.

– Ты угрожаешь мне? – в вопросе гостя были слышны нотки восторга.

– И в мыслях не было, – уверил человека Тэннину.

– Ты сказал, что убьешь меня, если…

– Я сказал, что волью тебе в глотку раскаленный металл, – напомнил дракон. – Все остальное зависит только от судьбы и сил твоего никчемного организма.

Человек открыл рот, но не произнес ни звука. Некоторые люди становятся гораздо тактичнее, если опасаются за свою жизнь.

– Ты думаешь, можно выжить в таких условиях? – оторопел человек.

– Мне не интересно думать о тебе, – нахмурился дракон. – Выбор есть всегда.

– И какой выбор был бы у меня, вздумай ты меня убить? – не без отчаянья воскликнул незваный гость.

– Не умирать.

– Но…

– Не беси меня.

Человек недолго потянул какую-то гласную и замолчал. Когда он не произносил ни слова и не двигался, с его присутствием даже можно было бы мириться.

– Чего тебе нужно? – спросил дракон, глядя в лицо собеседника не мигая.

– Я пришел убить тебя, дабы освободить деревню от твоего гнета.

И это они называют гнетом? Нет, конечно Тэннину был не без греха: на заре юности любопытства ради они сжег несколько домишек и съел несколько красавиц (такое себе блюдо, на редкостного гурмана) и одну настоящую принцессу (не сильно отличалась по вкусу от красавиц). Но это было так давно, почти тысячелетие назад. Даже по меркам дракона прошла целая вечность.

– И в чем же выражается мой гнет? – заинтересовался Тэннину.

– Ты смеешь существовать, – процедил храбрый воин, на всякий случай отходя от дракона подальше.

– И оскорбляю твои эстетические чувства, я помню, – пробормотал дракон. – С этого началось наше знакомство.

Пока они разговаривали, солнце ушло за горизонт, и облака поменяли цвет от нежно-розового до ярко-алого, отчего своды пещеры приобрели рубиновый оттенок. Когда Тэнинну был маленьким дракончиком, он верил, что на небесах можно увидеть частички пламени Первого Дракона, из яйца которого появилась Вселенная. В его фантазиях Первый Дракон существовал всегда, к нему можно было обращаться со своими просьбами и просить защиты. Мысль о Первом Драконе давала покой и защищала от страха перед одиночеством.

– Мы не можем идти против судьбы, – заметил Тэннину, пристально глядя в глаза человеку.

– Что ты хочешь этим сказать? – незваный гость, наконец, бросил меч на камни.

– Угнетать народ деревни – моя функция. Кто ты такой, чтобы спорить с мирозданием?

– Хочешь сказать, я не могу тебя убить? – недоверчиво вскинул брови человек.

– Можешь, – успокоил собеседника Тэннину. – Только ты сам превратишься в дракона. Неужели ты не слышал? «Убийца дракона сам становится драконом». Сперва ты переживешь мучительную трансформацию, твои кости будут ломаться в нескольких местах, а кожа лопаться из-за растущей груды мышц. Потом тебе будет весело. Первые дня два. Твои родственники отвернутся от тебя, а невеста удавится на ближайшей иве. Разумеется, это не помешает тебе ее съесть. Представляешь, какие сны ты будешь видеть следующие годы? Ты сожжешь дотла любимый дом, и будешь смотреть на восхитительный пожар, не в силах справиться с собой. И потом у тебя будет целая вечность на жестокость, ненависть к себе и страдания.

Человек поежился, но взгляда не отвел. Становилось прохладно.

– Освободи меня от проклятия, – дракон сделал несколько шагов ему навстречу. – Стань палачом вместо меня.

Тэннину знал силу своих желтых змеиных глаз.

– И ничего нельзя сделать? – ужаснулся незваный гость.

– Я могу тебя съесть, – печально сказал Тэннину. – Мне придется нарушить обещание, но ради тебя я готов поступиться своими принципами. Ты готов принять мою жертву?

Человек послушно кивнул несколько раз.

***

Осень была бы прекрасным временем года, если бы не было так холодно. Тэннину любил прохладу, однако он чувствовал себя беззащитным: после первых заморозков его густая кровь расходилась по артериям медленно, отчего тело становилось менее послушным. Тупой меч незваного гостя валялся среди желтых листьев – надо было отнести его в сокровищницу, кажется, из рукояти можно было извлечь пару мелких изумрудов. Завтра он проснется и доделает все дела, которые нужно завершить перед спячкой.

Первый Дракон создал этот прекрасный мир ради своих крылатых любимых детей, причем каждый из них нес в себе частичку его пламени. Люди завелись в нем сами. Мудрец в алых одеждах говорил, что в каждом человеке спряталась Вселенная. Это изречение казалось странным Тэннину, но он находил в нем свою прелесть.

На востоке поднималось солнце. На небе появились оттенки красного, желтого и оранжевого.

– Будто бы Первый Дракон выдохнул огонь, – восхищенно прошептал Тэннину.

Он был во Вселенной.

Вселенная была в нем.