tutube

tutube

Пикабушник
Дата рождения: 24 марта 1973
поставил 18793 плюса и 2435 минусов
отредактировал 0 постов
проголосовал за 0 редактирований
Награды:
5 лет на Пикабу
6847 рейтинг 87 подписчиков 135 подписок 85 постов 27 в горячем

Мой друг судмедэксперт. Антоновы байки

Бывает такое, что люди добровольно уходят из жизни. Про это до финиша написано и все равно проблема остается. Ну да речь не совсем про то.

Повесился мужик. Случай довольно банальный, исследование трупа много времени не заняло, свидетельство о смерти заполнено, можно бы заняться чем-нибудь более серьезным. Тут входит родственник покойного. Такой обычный дядька лет шестидесяти, взгляд ясный, речь четкая, одним словом, трезвый.

На вид вполне рассудительный, общается спокойно. Спрашивает, можно ли поговорить. А чего же нет, когда да? И вот дальше, если бы сам не был непосредственным участником беседы, наверное, фиг бы поверил, что так может быть.

– Ну, доктор, что Вы мне можете сказать?

– Что же я могу Вам сказать, когда Вы не хуже меня все знаете. Повесился человек...

После чего раздается фраза, от которой мне хочется сигануть в ближайшее окно с криком "Не-е-т, не для того Советская Власть воевала!":

– Ну, что повесился, я и сам знаю. Но Вы же исследовали мозг. Какие у него мысли были перед смертью?

Вот гадом буду! А ведь о чем-то таком меня предупреждали на интернатуре, но я пропустил совет мимо ушей, думал – Ну, у моих учителей такое еще могло быть, но в наш просвещенный век...

Пытаюсь как-то наукообразно объяснить дядьке, что его вопрос, мягко выражаясь, ненаучен. Ты бы видел, как в его взгляде надежда сменяется жестоким разочарованием! "А эксперт-то олух," – прочитал я в этом взгляде.

Прошу еще учесть, что до премьеры сериала "След" (по выражению главного судмедэксперта Московской области, "сраного сериала" и в этом я с ним согласен) было еще лет десять.

P.S. А моя жена смотрит периодически, но выключает, как только я вхожу. Ну конечно, что я могу выразить по поводу недалеких людей, у которых патологоанатом и судмедэксперт – одно и то же.

Показать полностью

Маслята не в сезон

Тут люди хвастают первыми грибами: сморчками и строчками. По два плюса от меня этим господам! Эти грибочки люблю, собираю, ем. А у меня маслята в сосняке!

Маслята не в сезон Грибы, Маслята, Май, Природа, Длиннопост

Те, что покрупнее - уже кто-то ел. Червячки, гады. А мелкие, сегодняшние, съел уже я. Прелесть, и сваренные с уксусом, и жаренные с картошкой. Немного: полведра позавчера и полведерка сегодня. Необычно рано, но так еще приятнее. Грибники, ребята, проверьте свои заветные "маслятные" места.

Маслята не в сезон Грибы, Маслята, Май, Природа, Длиннопост
Маслята не в сезон Грибы, Маслята, Май, Природа, Длиннопост
Маслята не в сезон Грибы, Маслята, Май, Природа, Длиннопост

А еще, в тех моих заброшенных заветных грибных местах, растет такая же заброшенная декоративная айва.

Маслята не в сезон Грибы, Маслята, Май, Природа, Длиннопост
Показать полностью 5

Оберег

Над слиянием древних рек,

Над течением рек больших

Я плету тебе оберег

Из обрывков своей души.


Пусть мы будем вдвоём всегда,

Пусть мы будем с тобой везде.

Оберег тебе не отдам –

Я пущу его по воде.


В воду тихую я войду:

Пусть уносит вода беду,

Пусть уйдет от тебя недуг,

Пусть замерзнет печаль во льду.


Вспоминать меня не спеши,

Не пытайся меня забыть.

Оберег из моей души

Будет вечно тебя хранить.

О рождественских рассказах и о том, как они пишутся. Цитата

Харшоу утверждал, что способ его творчества заключается в разделении организма: зрение, осязание и половые железы – сами по себе, а головной мозг – сам по себе. Его бытовые привычки подтверждали эту теорию. На столе стоял магнитофон, но Харшоу пользовался им лишь для заметок. Готовый текст он диктовал стенографистке, следя за ее реакцией. Харшоу как раз приготовился диктовать и позвал:

– Ближняя!

– Это Энн, – ответила Доркас. – Она плескалась ближе всех.

– Нырни и достань ее.

Брюнетка нырнула; через несколько секунд Энн вышла из бассейна, вытерлась, надела платье и села у стола. Она молчала и не шевелилась: абсолютная память позволяла ей обходиться без стенографической машинки. Харшоу достал бутылку из ведерка со льдом, налил бренди в стакан, отхлебнул и сказал:

– Энн, я придумал душещипательную вещицу… Котенок под рождество зашел в церковь погреться. Он голодный, холодный и одинокий. К тому же у него перебита лапа… Начнем: «Снег падал и падал…»

– Какой вы берете псевдоним?

– Молли Уодсуорт – эдакое корявое имечко. А название – «Чужие ясли». Поехали.

Харшоу диктовал и смотрел на Энн. Когда из-под ее опущенных ресниц потекли слезы, Харшоу улыбнулся, закрыл глаза и тоже заплакал. Когда он закончил диктовать, у них обоих были одинаково мокрые щеки и умиленные души.

– Тридцать, – оценил свое творение Харшоу, – отошли его куда-нибудь в издательство, смотреть на него не могу.

– Джабл, вам когда-нибудь бывает стыдно?

– Никогда!

– В один прекрасный день я прослушаю ваш очередной опус, разозлюсь и лягну вас в пузо.

– Уноси ноги… и все остальное, пока не разозлился Я!

– Слушаюсь, босс! – и, подойдя сзади, Энн поцеловала его в лысину.

Показать полностью

Когда Рак на горе

— Ну дядя Витя-а… — канючил я, плетясь сзади него.

— Не-а, — просто ответил он.

— Мне очень, очень надо. Бабуська сказала, вы мой последний шанс. Виктор Терентьевич, у меня такой в жизни настал пи… — я запнулся, вспомнив леща, выхваченного у дяди Вити в семь лет за невинное «Нахрен надо».

— Ну мамка, ну заболела. Прямо «Пи» сразу.

— Мамка заболела — это последняя соломина на мою верблюжью спину. А перед этим меня поперли с работы ни за что, жена к маме ушла на пустом месте, без повода даже… а я её… а я без неё… Маме пожалился по телефону — у неё сердце прихватило. Я вот приехал бабуську нянчить, и… — и тут у меня просто опустились руки. Я сел на обочину пыльной сельской улочки, одной ладонью закрыл себе рот, второй — глаза. Из последних сил сквозь рвущиеся слёзы пробормотал: «Бабуська сказала — только Витька Рак поможет».

Дядя Витя присел около меня.

-  Еще что-то?

— Год назад мы с Олей ребенка ждали. Но… ничего не вышло. С тех пор нам сложно вдвоём. Позавчера она вещи собрала, сказала: «Я не могу с тобой, ты мне воняешь, я тебя переносить не могу» — и к маме уехала. А за день до того директор фирмы мне ввалил матов от души, велел на работе больше не появляться и расчетных не ждать, ничего не объясняя.

Терентьич призадумался.

— Я ведь не выделываюсь, Славик. Не цену себе набиваю. Я просто старый уже, слабый поэтому. Может не получиться ничего. Но давай-ка я попробую. Ладно, как уж выйдет… Иди в Сельхозики, купи бутылку водки — самую дорогую, какая там будет. И ещё мандаринку.


Марфина Могила, строго говоря, не гора, а курган. Но это самая высокая точка в нашем степном регионе. У её подножия Терентьич пятью бульками из горла отпил половину бутылки, смачно х-хэкнул, мгновенно опьянел, и мне пришлось почти волочить его на себе по крутой тропке вверх, к триангуляционному знаку. Там он собрался с силами, утвердился с моего плеча на ноги, сунул пальцы в рот и засвистел.

Ах, как он свистел! Так, наверное, только Соловей-Разбойник один и мог — чудовищно громко, звонко, с переливами, долго, очень долго, пока в меня в ушах вместо свиста зазвенела тишина.

Дядя Витя мягко осел в сухую траву, опираясь спиной на железную конструкцию. Вытащил из кармана бутылку, жадно выпил водку, как воду, мандаринку съел в три укуса с кожурой. И вырубился совсем.

Я с полчаса посидел с ним, не зная, что и делать. Он похрапывал тихонько, сложив ладошки под щеку. Потом сонно пробормотал: «Тащи меня домой как хочешь» — и снова засопел.

Терентьича я дотащил до его дома без происшествий, только устал ужасно. Аккуратно скинул небольшого, но тяжелого старичка на диван, укрыл пледом. На спящего тут же прыгнул его серый кот, потоптался по животу, улегся и замурчал.

Телефон зазвонил-запел громко, и я вышел из соседского домика, чтоб не мешать.

Это звонила Оля.

— Лавчик, это я. Не бросай только трубку, заюшка, прости меня.

— Лёля…

— Не сердишься? Не сердись, не надо. Это гормоны. Я тебя очень люблю, и я беременна, шесть недель, сегодня в консультации сказали. Я из-за этого такую глупость и сделала. Беременные, говорят, такие дуры…

— Лёля, вернись, а?

— А я уже дома! Мне мама подзатыльник дала, и домой привезла! Ты где, ты скоро, Лавчик?

— Скоро! Уже мчу, Лёль! — Я бросился бежать к машине, но вспомнил о лежачей бабуле. Ловко развернувшись, и даже подпрыгивая от восторга, я бросился в соседский двор, просить соседку посмотреть за бабулей. И тут телефон зазвонил опять.

— Что, Лёль?!

— Чего? Сына, Лёлька вернулась?

— Мама! Ты как? Как сердце, что врачи говорят?

— Говорят, выписываем мы вас, жадная женщина. Не сердце это, сынок. Это я сала с аджикой переела. Ты меня забери отсюда, я здоровая у тебя совсем. Так всё-таки, Лёля вернулась?

— Да-а… — расплылся я в улыбке. — Говорит, мы, беременные, такие дуры.

— Ох ты божечки же мои… Да слава ж тебе, господи… Славик. А тебе там это… Рак не свистел?

— Свистел, — растерянно согласился я.

— Свистел-таки? Ну и хорошо, — мама помолчала, вздохнула, и бодро добавила: — Ну и молодец Витюша, что свистел. Я ему конфет куплю сейчас, Гулливеров, он любит.

— И мандаринов.

— И мандаринок, точно. У меня пенсия пришла на карточку утром. И ты вот что, ты за мной не едь, сынок. Я такси возьму и сама вернусь. Бабушка одна часик побудет, ничего… Я быстро. А ты домой езжай!

И я поехал домой. А на полпути меня застал третий звонок, от директора. На ходу я побоялся отвечать, остановился, вылез из машины.

Не извиняясь, не в его обычае, шеф сухо оповестил, что косяк был не мой, а Ткачова, за что Ткачов уже уволен, а у меня завтра рабочий день. И саечка за испуг. И премия.

Я позвонил маме, и попросил её купить, кроме конфет и мандаринов, еще и бутылку коньяка — самую дорогую, какая будет в магазине.

— Бог с тобой, сына, — рассмеялась мама. — Витя не пьёт. А не дай бог выпьет — свистит почём зря. Да всё мимо да криво. Будет с него и Гулливеров.

Показать полностью

Земля Светлячков Глава 3

Глава третья

Сиз XII знакомит нас с родной сестрой Мармусией,

заказывает три чашечки кофе коро-хоро и выражает

несколько мудрых мыслей. Под конец он обменивается

с Вертутием интересными подарками

Они прошли в комнату-боковушку, которая напоминала низкий подвальчик, и уселись в мягких креслах.

— Мармусия! — позвал Сиз. — Прошу вас, принесите нам кое-что из тех запасов, из светлячковых мальков и гибридов, которые мы показываем только лучшим гостям. А заодно приготовьте три чашечки кофе коро-хоро.

Вошла высокая, прямая, очень худощавая стоусиха. Не сказать бы, что ей девяносто лет, ну разве что от силы семьдесят. Она была вся в черном, только белый воротничок облегал ее тонкую шею. И еще белые серебристые волосы были гладенько зачесаны назад. Говорили, что в молодости она ездила в Юхландию, училась там в королевском колледже и, видимо, оттуда вывезла некоторую холодноватость, надменную осанку и не стоусовскую сдержанность в разговорах и жестах.

— Коро-хоро приготовьте, дорогая Мармусия, так, как я люблю: густенько, густенько и с желтой пленочкой! — напомнил ей Сиз.

— Вы хотите сказать, — холодно переспросила Мармусия, — чтобы я влила туда березового сока?

— Да, да, березового сока!

— И добавила каплю тернового молочка.

— Вот, вот, вот! Именно тернового молочка.

— И всыпала щепоточку тимьяновых зерен!

— О-во-во! Именно щепоточку тимьяновых зерен!

— И сдобрила сверху тертыми орехами?

— Правильно! Правильно, Мармусия! Именно так: когда кофе закипит и начнет уже загустевать, тогда сверху посыпьте, тряхните толченых орехов, слегка посыпьте, чтобы они, знаете, пудрой, пудрой лежали на желтой пенке. Особенно на краях!

— Так вот! — выпрямила спину Мармусия и холодно посмотрела на Сиза. — Все это я знаю сама. Знаю с шестнадцати лет, с королевского колледжа. И пора понять: недостойно подсказывать вашей сестре, которая всю жизнь готовит кофе коро-хоро и подавала ее самому Чуй-Головану.

Мармусия сжала губы и вышла из комнаты. За ней пахнуло холодом и неприступностью.

— Дед, — тихо шепнул Чублик. — А кто такой был Чуй-Голован?

— О-о! — встопорщил брови Вертутий. — Это был самый большой в мире сорвиголова, отчаянный лихач, спортсмен-тарзанник. Прыгал на тарзанке через пропасти. И что вытворял! Как-то, помню, осенью это было, кхе-кхам! Собралось полно лесного народа. И вот он летит на тарзанке над головами, аж вихрь несется за ним, и вдруг — хоп! — подхватил Мармусию на лету и через Глубокий каньон на руках перенес. В воздухе! М-да-а, отлетал любимый… Сломал себе голову. Мармусия (слышал, что она была его невестой) вот уже пятьдесят и еще еще тридцать лет не сбрасывает черного траурного платья…

Посидели немного молча, каждый погруженный в свое: кто вспоминал рыбу с хитрющим фонариком на носу, кто представлял себе, как сейчас перемеливаются орешки и сыплются в густой ароматный кофе. А кто и просто сидел и философски говорил в потолок:

«Кхе-кхам!.. Оно что ж… Оно, конечно, если это, то оно, конечно, может же, и эт самое…»

После долгой паузы Вертутий откашлялся и, все еще сладко и задумчиво глядя в потолок, спросил со свойственной ему откровенностью:

— Сиз, давно я вас хотел переспросить: вот для чего вы разводите светлячков? Ну вот вы ездите по миру (и новые калоши корда-то утеряли в болотах Берберии, и крокодил вам откусил половину плаща и съел шляпу), а вы все ездите, собираете всяких светлячков, выращиваете их в теплицах, а потом…

— Как?! — подпрыгнул Сиз, и его седые волосы гневно и угрожающе встали дыбом. — Как? — повторил он. — Я не расслышал, Вертутий, или мне, может, показалось? Вы спросили: зачем? Позвольте, позвольте! А почему я вас не спрашиваю: зачем, да, да, зачем вы разводите свои мельнички, и уже сорок лет их разводите, и уже развели их пять тысяч семьсот, то бишь, семь тысяч пятьсот, и вот скажите мне, зачем?

— Ну-у, — прогудел озадаченно Вертутий, видимо, не надеясь, что своим простым вопросом навлечет на себя такую бурю и гром.

— Вот вам и «ну»! Вот вам и «ну» после вашего срамного «зачем»! Ха, «зачем» спрашивают! Да знаете ли вы?..

Сиз даже оперся на локти, пронизывая Вертутия насквозь своим возмущенным взглядом. Усы и седые волосы у Сиза ощетинились белыми колючими иголками. (Когда-то мне в Африке знаменитый охотник Васька Дегаман сказал: «Если у льва поднялась щеткой шерсть и вздыбилась грива, не подходи, обойди его, потому что он не собирается с тобой шутить». Нечто подобное творилось сейчас и с нашим Сизом…) Но Сиз вдруг откинулся на спинку кресла, засмеялся и уже другим тоном, с горьким ознобом после взрыва, сказал:

— А что касается меня… Ну что ж, позволю объясниться, если это не ясно некоторым довольно бестолковым головам. Слушайте. Я могу без грохота, без дыма, без проводов залить всю землю светом. Да, да, не шевелите бровями, Вертутию, не удивляйтесь. У меня везде: в залах, в галереях, во пне, на лестнице к озеру — везде у меня светят, вы думаете, что? Простые лесные светлячки. А если развести их, то знаете, можно осветить не только все коряги и убежища на Долгих озерах, но и дальше вплоть до Щербатых скал. И каким светом! Не гремящим, не дымящим, не давящим, а искренним, просто-таки ласковым светом. Это раз. А второе. Хотите: я могу весь мир завалить рыбой. Вкусной, питательной рыбой. Да, да, не делайте круглые глаза, Вертутий! Вы видели у меня рыб, которые фантастически светят в морской воде. Так вот, они могут мне приманивать, звать в мои сети целые табуны отборной сайры, сардины, ставриды. А если нужно, они отгонят от хищных ловцов ту же самую рыбу, будут хранить ее для потомков. А третье, хотите, я могу…

Мы так и не узнаем, на что способен еще наш мудрый Сиз XII, что именно он может сделать, загибая третий, четвертый, пятый и десятый пальцы, потому что в этот момент вошла в комнату его сестра Мармусия. В одной руке она занесла серебряный поднос с чашечками, а во второй — перламутровую шкатулку, накрытую сверху белым облачком. И то и другое поставила на стол.

Белое облачко ваты сняла. И вот!..

Чублик растерялся, до ушей загорелся, запылал на лице жаром-медом, не мог оторвать глаз. Потому что в том ящичке, в мягких гнездах на белой вате лежали… Нет, не лежали, а сияли, смеялись, горели — вишнево, карминно, лимонно! — маленькие светлячки. И видно было, что они сняты с простого дерева, а только — какие краски и какая неожиданная, какая сильная игра сияния!

— Это я сам! Это я сам выращивал. В подземной теплице. Таких светлячков в лесу нету. Нет таких в мире! — горячо шептал Сиз и влюбленно смотрел на блеск, на сияние выращенных им светлячков, которые лежали друг возле друга в белых ватных гнездах. — О-о, там у меня, Чублик, в подземной оранжерее, есть такие чудеса чудесные, я когда-нибудь тебе покажу. Ну как, нравится? Правду говори!

Разве нужно было спрашивать? Чублик утопал глазами в этой роскоши, в тех синих, золотых, пурпурных углях-огоньках.

— Что ж, я дарю тебе, Чублик! Бери! Ты разложи их дома в фонариках, в комнате на стенах. Увидишь, как вспыхнет и засияет у тебя в коряге царство ночных светлячков. Держи! Только водой смачивай вату, не забудь!

Чублик взял шкатулочку под донце и к деду Вертутию взглядом: как же его? Куда же его? Может, от сияния, а может, от негаданного счастья Чублик сам вдруг вспыхнул и засветился, как ночной светлячок в темноте.

— Сиз! — поднялся с кресла Вертутий. — Ты меня извини, кхе-кхам, может, я и не это… и не то ляпнул-то, все это из душевного простоты, такое со мной бывает. Но я же вижу… Вот рад внук, и у меня на душе — просто сияние. Поэтому позволь и нам, значит, скромный наш подарок… тебе и дорогой нашей Мармусии, вот он где, вот!

Вертутий развернул пакет и поставил на стол… Поставил перед глазами Сизая и Мармусии веселый, живой, золотистый ветрячок. Именно золотистый, потому сделан он был из сухой, хорошо отстоянной на солнце соломки тростника.

— Ветрячок, кхе-кхам, скажу вам, с большим секретом. Я бился над ним двадцать два года. Вот подуйте на него, подуйте! Все мельницы на свете крутятся как? По ветру крутятся, клянусь вам честью, только по ветру. А я придумывал, и так и сяк пристраивал крылья и вот сделал, сделал же — против ветра вертится! Ага, попробуйте подуйте сильнее! Не бойтесь!

Дунул Сиз, даже суровая Мармусия подошла, поджала губы граммофончиком и легонько дунула (и тут же холодно отступилась, показывая, что она далека от их детских забав!).

Ветрячок зафыркал, золотистый круг зарябил-запел на столе.

Сиз радостно топорщил брови, смотрел, и кто знает, действительно ли он вправду верил, что этот ветрячок — единственный в мире! — крутится наоборот, против сильного ветра, или просто радовался: у него еще одна симпатичная мельничка! Он сказал, что будет беречь его, поставит на крышу рядом со старым ветрячком, и пусть они крутятся вместе: один по ветру, а второй против ветра!

Тростниковый ветрячок бойко лопотал, золотым клубком накручивал тихую песню, Мармусия спохватилась, напомнила брату:

— Приглашайте гостей. Кофе стынет.

Сказала и встала уважительно сбоку, с полотенцем на плече.

Ах, какой это был кофе! Губы слипались, а от запаха кружилась голова! Я пил такой кофе только в Багдаде, в тени под верблюдом, с одним аравийским укротителем змей, который подливал в чашечку капель десять черной кипящей смолы. Это был вкус, это был запах, а это!.. Чублик пил и причмокивал, дед Вертутий пил молча и сопел, а Сиз XII отхлёбывал из чашки маленькими глоточками, и счастливые слезы катились по его щекам.

Поблагодарили Мармусию, поставили чашки на серебряный поднос, и тогда Вертутий сказал, что он приглашает Сиза к себе в гости на Верхнее озеро, покажет ему новые мельницы.

И Сиз, который недавно, как нам кажется, что-то выкрикивал о тех легкомысленных балаболках-ветрячках, встал, с большой радостью расцеловался с Вертутием и сказал, что он большей радости не знает, как посидеть у него где-то на бережке, отдохнуть сердцем, послушать, как поют на все голоса его стонадцать мельничек и ветрячков.

Все вместе встали из-за стола, дружно пошли, и тогда Мармусия позвала Сиза, строго напомнила ему, чтобы он вернулся, закутал горло. Лето летом, но с его простудами… А потом — пусть будут осторожны, потому что кто-то ходит-бродит вокруг их двора и почему-то украдкой, как вор…

Она провела брата в настороженно-тихую ночь и долго еще стояла в дверях, тревожная и печальная, прислушивалась к эху шагов на лестнице, к шороху в кустах. Сейчас, когда ее никто не видел, она уже ни от кого не скрывалась — слушала и прикладывала к глазам влажный надушенный платок. Не верьте, что у нее холодное и неприступное сердце. После любимого Чуй-Голована, который разбился на её глазах, нет и не было у нее более дорогого существа, чем брат Сиз. Она готова была сидеть над ним всю ночь, то есть, простите, весь день, сидеть с вязанием в руках, охранять сон и покой милого брата, лишь бы не сползло с него теплое одеяло, не сдвинулась подушечка, не заскрипели ставни. Она бросалась на каждый маленький шорох или звук, даже если пролетела над кроватью муха. А ее холодность, ее благородная неприступность и надменность… Ну что ж, видно, такое уж там воспитание, в тех Юхландских колледжах…

Мармусия с тревогой провела своего брата к озеру, посмотрела на кусты ежевики, где она было заметила недобрые притаившиеся тени. Будто чувствовала она всем сердцем, что бедного Сиза ждет этой ночью не одно приключение.


ПыСы переводчика:

Завтра еще пару глав.

Показать полностью

Земля Светлячков Глава 2

Глава вторая

Сиз XII ведет гостей в подземелье

и показывает свои самые дорогие сокровища.

«Косы русалок» и «Рыба-мешкорот»

Сиз закричал сестре:

— Дорогая Мармусия! Прошу вас, открывайте все залы и галереи, мы встречаем самых дорогих гостей!

Сиз и Вертутий радостно обнялись, по-лесному трижды расцеловались. (Между тем Сиз не забывал свободной рукой взъерошить белоголового Чублика, которого давно не видел, и, утирая усы, пригласить гостей к пню).

— Ну, показывай, показывай, Сиз, что у тебя нового! — загудел растроганно Вертутий, имея от природы очень сильный голос. Я-то все видел, а внук мой не бывал еще у тебя, не бывал, вот я и привел его, пусть посмотрит, кхе-хе, кхам!

И Вертутий похвастался еще тем, что внук его — очень мудрое дитя! — учится в Лунарии, в знаменитой школе профессора Варсавы. Там они, лесные отроки, теперь их называют лунаристами, при свете луны ловят с профессором травяные парашютики. Вот вчера, значит, внук сам приплыл к нему на лодке на каникулы. Кхе-хе, кхам! Как видите, Вертутий не забывал свое слово сдабривать мягким громоподобным прикашливанием.

Так за разговорами они вступили в тихое, гулкое, полное таинственного молчания царство музея. И полутемными ступенями с единственным фонариком на стене начали спускаться вниз, в подземные галереи. До самого далёка, в узких коридорах, тускло горели маленькие светильники, выхватывая из темноты неясные очертания глубоких катакомб, сырых стен и сводов. Здесь царила такие незыблемые сумрак и тишина, что ваше сердце невольно замирало, сжималось и к чему-то прислушивалось.

Чублик, а он был лунарист первого класса, лучший воспитанник профессора Варсавы, только сначала и то недолго держался солидно. Он много слышал и знал от деда о музее Сиза. Но эти глубокие коридоры, эти влажные блестящие стены и потолок! Быстрый и ко всему любопытный, Чублик задрал голову и уже восторженно смотрел вокруг. Далее ему стало еще страшнее и интереснее. Он и не заметил, как подтянул живот и начал осторожно переставлять ноги.

— Вот, вот, многоуважаемые гости! Проходите, пожалуйста! Спасибо, Мармусия! Дальше, дальше, все открывайте залы! — воскликнул Сиз и сделал рукой широкий гостеприимный жест, пропуская вперед Чублика. — Первый зал! Так сказать, только цветочки, а ягодки будут потом!

Чублик бросил взгляд вверх и увидел на дверях подсвеченнуй изнутри надпись:

___________________________

ПЕРВЫЙ ЗАЛ

Земляные светлячки-гнилушки, трухлявки, грибы, личинки и другие чудеса.

Руками не трогать — обжигает! (Хе-хе, шучу, не бойтесь! Сиз XII).

___________________________

Чублик ступил на порог. И замер, широко раскрыв глаза. И, забыв о своей солидности, произнес:

— Мамочки! Что же это? Вот это да, просто вот как! Сияние…

Из глубины зала лилось какое-то мохнатое, какое-то подсиненные, подзелененное сияние! Оно было мягкое, мягче глубинного свечения воды, мягче блеска росы в новолуние. Оно было молочное, фосфорическое, оно лилось на голову, на руки, на стены, оно пронизывало Чублика насквозь!

— Смотри-ка! Сквозь меня течет! — произнес Чублик и крепче взял деда за руку. А Вертутий тихо прикашливал и через голову внука кивал хозяину Сизу: «Видите ли, дорогой сосед! Ожил, загорелся мой отрок!»

А что вам сказать о Сизе! Где его важность? Где его ученая солидность? Где его трубка, которую он не выпускал изо рта? Трубку он засунул за пояс, усы распустил белым веером и теперь даже притопывал вокруг Чублика. Это был мед, бальзам для его сердца, самая большая радость глазам, когда кто-то восхищался его светлячками.

— Вот, вот, проходите, дорогой Чублик! Сюда, ближе! Смотрите, мой милый журавлик!

И Сиз, не давая мальчишке опомниться, быстро потащил его за руку к коллекции. И здесь Чублик понял, что сияние лилось не из стен, как ему казалось, а из стеклянных шкафов, с полок, из ящиков, в которых что-то лежало. А там, под стеклом! Знаете, что там лежало? Обыкновенные куски дерева, коры, трухлявых корней, пеньков, старых трутовиков- наростов, древесных гнилушек. Все это давно истлело, сгнило, зацвело мхом и грибами, рассыпалось в желтую или в зелено-рыжую труху. Но (и в этом чудо!) из сырых, из гнилых пеньков и корешков раз и лилось, текло, фосфоресцировало это фантастическое свечение!

— А это что? Что это шевелится? Что это ползает? И светит, светит синенько, червячком! — смеялся Чублик и просто носом втискивался в один из ящиков.

— Ага! Ага, клюнуло, повело, — торжествовал Сиз. Он радовался не менее Чублика. — Это, мой родненький, обычные личинки. То есть не обычные, а личинки многих светлячков… Я же говорил вам, я говорил вам, дорогой Вертутий, — насел вдруг Сиз на соседа, — я просил вас: отдайте мне вашего внука в обучение! Мы бы здесь ого! Мы бы здесь с ним такое сотворили! А вы? К старому Варсаве, к этому схимнику, чудо-чудаку отвезли! Ну допустим, это ваше дело, пусть ловят парашютики, — вроде бы примирительно, но и с горькой обидой в голосе закончил Сиз и повернулся спиной к Вертутию, а лицом к Чублику. — Смотри, журавлик! Ты думаешь, отчего этот березовый пень светится? Думаешь, само дерево светит? Э, брат, нет! Присмотрись: древесина вся пронизана грибницей. И вот грибница горит, пылает, светит — и как она светит? Видишь, холодно-белым огнем. Белым огнем да еще и с глубоким, с голубым отливом.

— Э-э, брат! Я тебе еще не такое покажу! Пойдем скорее в другой зал, к жукам!

Чублик не успел и глазом моргнуть, как его потащили дальше. Опять какие-то двери, и тут уже сам Сиз остановился на пороге и воинственно подкрутил усы. Он знал, что кто бы ни взглянул туда, в темноту, тот воскликнет: «Ух ты, красота какая!»

— Красотища какая! — прошептал Чублик.

Если в первом зале густое, мохнатое сияние стояло, если оно ровно и спокойно лилось из стен, то здесь!.. Что-то невероятное, колдовское: было страшно и темно, как в глубокой пещере, и в этой густой мгле бродило множество маленьких огоньков-фонариков. Нет, огоньки не блуждали, они порхали, летали, выписывали круги и сложные пируэты. Темнота сине и лилово светилась от тех огоньков, от мириадов звезд, от угольков, что сверкали и гасли. А потом снова сверкали и гасли. И снова гасли, и снова сверкали.

— Ну как? Ну как тебе, Чублик? — воскликнул над ухом Сиз.

— Ух ты! Это жуки-светлячки? Это они сверкают?!

— Да, да! — подпрыгивал и горячо дышал ему в затылок Сиз. — Это они, жуки-светлячки! Лампирисы, как их называют на латыни. Но слушай: светят, дорогой мой коллега, не все жуки. Светят самочки, а бывает, и самцы. У них на брюшке есть такие светящиеся пояски, такие полоски, вот они и посылают сигналы в темноту. А вот! Это твой знакомый, Чублик! Смотри, ты его видел в лесу.

Сиз вынул из кисета какой-то уголек, посветил ним над одним столиком. И взял из мха, положил Чублику на ладонь какого-то ночного жука. Серого, очень простого и неприметного ползуна.

— Ну что, узнаешь?

Чублик помялся, потом покашлял, как это делал дед Вертутий, и так дипломатично покачал головой: мол, я бы узнал, так оно что-то не очень узнается…

— Ты что! — грянул над головой Сиз. — Это же наш большой светлячок, Лампирис-ночник, он везде под ногами есть в лесу! Слышал, в народе его называют Иванов червячок! Ай-яй-яй! Что же делается?! Куда смотрит ваш Варсава, что он вам там показывает, чем он головы вам забивает?.. Ну ничего, давай вперед, всех жуков не осмотрим, их только тех, что светят, две тысячи видов. Две тысячи! И почти все у меня есть! За пять дней не осмотришь! А вот одного я вам покажу! Покажу одного, потому что это моя гордость. Смотри: жук-кузнец Кокухо. Я его привез из Амазонки, из тропического леса. Ну как он тебе, а? Порхает? Мирное созданьице, правда? А если бы в джунглях ты его увидел, темной-темной ночью, и еще ночная птица Куа над тобой прокричала. А тут за криком, из глубокой темноты синий огонь прямо на тебя летит: сверк-сверк! А? Как бы ты тогда себя чувствовал?

Наш серьезный Чублик открыл пухленькие губы и заулыбался. После того Иванового червячка, черт возьми, после стыда Чублик немного отпустило, и он уже смелее спросил, показывая рукой в угол, в темный пещерный зал:

— А что это? Такими огненными нитями, такими джутами извивается? Будто огонь косами течет на землю?

— А-а! Это, братишка, тоже редкость — дождевые черви, привез их из далеких краев. Я их называю «Косы русалок». А еще у меня есть всякая мелочевка: ногохвостки, рачки, многоножки. Светят, светят, чертята! Только знаете что? — вперед, дальше, мои дорогие коллеги, потому что нас еще ждут новые залы — рыбы, медузы, кальмары. Там, по секрету скажу вам, кое-что есть!

Вот до этих слов («там кое-что есть») полный, удивительно спокойный и солидный Вертутий топтался все время позади, то равнодушненько рассматривал, а то и проходил мимо побыстрее, лишь бы Сиз не видел, прикашливал себе, поднимал глаза вверх и говорил протяжно и задумчиво своим трубным басом: «Кха-кхам!.. Смотри, и бывает же такое на свете!», но вот послышалось Сизово очень красноречивое: «Там кое-что есть», — и степенный Вертутий сорвался первый, затопал в коридор, а дальше в какую-то галерею, где тоже было темно и где в глубине мягко горел голубой приглушенный свет.

Чублик последовал за дедом. В новой галерее он услышал: где-то, казалось, течет вода. Она шумит и плещет так, как шумит и плещет горный ручей, сбегая по крутым камням.

Ага! Вот оно что! В зале-пещере стояли большие аквариумы. И не просто аквариумы, а словно подводные гроты с маленькими скалами, с кораллами, которые разрослись и тянутся вверх, напоминая собой то пустынные кактусы, то удивительные звездчатые бутоны цветов. И водоросли, водоросли вокруг, которые как будто развевал сильный ветер глубин.

Подводный мир! Морское дно, из него лился мягкий искрящийся свет.

Чублик присел. Он и не разглядел, как рядом примостился и дед Вертутий. Потому что здесь всплыла к ним рыба. Выплыла из-за грота и — о чудо! На кончике ее длинного-длинного носа что-то горело. Как будто лампочка, свеча или маленький фонарик. Рыба повела своим хитрым носом туда-сюда. И фонарик на ее носу плавно завальсировал в воде, будто к чему-то присматривался. И вот!.. Из каменной пещерки-норки выглянула мелкая рыбка. Ее, кажется, очаровал, загипнотизировал этот огонек, так элегантно, под лебединые взмахи нежных шелковых водорослей плыл в мечтательном танце. Ах, этот соблазнительный огонек! Простодушная рыбка подплыла совсем близко к нему. Она ткнулась носом (как Чублик в зеленое стекло аквариума) и стала присматриваться: что же это? Может, маленькая звезда, одна из тех, что светит ночью над широкими водами океанов? Может, она опустилась на морское дно?

А фонарик манил, манил к себе…

И тут — хвать!

Длинноносая рыба щелкнула пастью и молниеносно, моментально проглотила доверчивую рыбку.

И, будто ничего и не случилось, опять засветила добрым, не скажешь, что злодейским, фонариком над притихшей пещерой.

— Вот это да! Да она же ее съела! — вскрикнул Чублик, и в голосе его прозвенели такие детские, такие простодушные обида и недоумение.

— Ха-ха, съела! — засмеялся Сиз и даже утер теплую растроганную слезу. — Съела, вражина, и не облизалась! На то она и называется: рыба-удильщик. Видите, как ловко привлекает, как привораживает к себе добычу! Музыкой, светом, танцами. А вот, полюбуйтесь, еще один типчик. Тс-с-с! Выплывает, выплывает из-за кораллов! Чудо, а не рыба! Мешкорот! Обращаю ваше высокое внимание: фонарик у него не на носу, а просто в пасти! Ну, а какой силы пасть, не надо, думаю, говорить. Вы сами видите — ловушка! Ловушка да и только! Рыба сама так и плывет, так и плывет в ту пасть на свет…

— Да ну их к чертям! Они всю рыбу съедят! Не хочу! — Чублик тихо засопел, отвернулся, и в глазах его мелькнула лунная ночь, верхушки леса и крылатые парашютики с лип и кленов, которые тихо спускаются на землю.

— Не съедят, не съедят! — громко возразил Сиз. — Наоборот! Их так мало в морях и океанах, просто единички, наших бесценных рыб-светлячков, их надо беречь самым пристальным образом. Ну, если они вам не нравятся, то вот вам мирная картинка — кальмары. Смотрите, сейчас я потревожу одного тростью, и что он сделает.

Сиз пригнулся, даже макнул в воду свой седой ус и осторожно, с колдовским видом полез тростью под воду. Прикусил язык, показал Чублику: сейчас! Сейчас мы его подразним!

Большой кальмар лежал на дне. Весь почти прозрачный, с небольшими щупальцами на голове. Видно, он любил поспать так же сладко, как Сиз над мудрыми книгами. Кальмар спал себе, прикрывшись песком, и казался под водой стеклянной зеленой трубкой с усиками. Но только тросточка повисла над ним, как он, словно от электрического удара, взорвался, взметнулся всем телом и выбросил вверх густое облако света. Нет, Чублик еще никогда не видел такого: в воде — облачко света, оно расплывалось, разворачивалось, отсвечивая нежными, тонкими небесными красками и оттенками. Но еще одно: в то облачко взметнулся и скрылся кальмар, свет окутал, заслонил его и понес куда-то прочь.

— А, ловко спрятался? Вот, Чублик, вникай! Вникай и чаще заходи ко мне… А вот, пожалуйста, на минутку остановитесь, его брат — знаменитый японский кальмар. Представьте: ночь, адская тьма, и вот плывут утомленные рыбаки и видят: где-то на дне, на неизвестно какой морской глубине, лежит большая тарелка. И светит. На сотни метров светит сквозь ночь — таким ярким, пронзительно голубым светом. Кальмар! Это кальмар выпускает из своего тела сияние. Морская луна — так называют его рыбаки… Сюда, сюда, Чублик! Здесь вам новое чудо: морские звезды, голотурии, морские лилии — и все они горят, вспыхивают, переговариваются живым подводным светом. Ах, надо быть поэтом, чтобы передать все эти краски, все оттенки, всю силу и красоту свечения только ее, морской голотурии! И я, наверное, вас утомил? Правда, утомил? Пожалуйста, пойдемте за мной, вот здесь сюда, в эту маленькую комнатку. Здесь мы немножко отдохнем.


(Через несколько минут будет глава 3)

Показать полностью

Земля Светлячков

Виктор Близнец

ЗЕМЛЯ СВЕТЛЯЧКОВ

Повесть

Веселая и немного грустная сказочная повесть о Сизе XII,

о лесных стоусах и триусах и их победе над страшными пещерными врагами

Эту повесть я писал, доброй памятью

вспоминая лесную Каланчу,

сосны и березовые опушки Пущи-Водицы,

моих лучших друзей в походах Олю и Раю,

которые однажды привели меня

к небольшому холмику над озером и сказали:

«Вот здесь он похоронен, наш бедный Чублик»

Автор.


Глава первая

Сиз XII, он же от рода Стоусов,

открывает двери своего знаменитого музея

и приглашает вас в гости


Как только за лесом садилось солнце, откуда-то далеко раздавался густой, словно разлитый в самом воздухе, раскидистый вечерний звон:

Бом!

Бо-о-м!

Бом!

Это страж леса сообщал, что день закончился и всем лесным стоусам и триусам пора просыпаться.

Солнце садилось за гору, медленно угасало в дальних водах. Склонялась темнота к окнам, и тогда в спальню Сиза XII, Стоуса, влетала кукушка. Тихо, не шевельнув крылом, она облетала его кровать и садилась на высокий комод. Там чистила клюв и умилённо смотрела на своего хозяина.

Как все лесные стоусы и триусы, Сиз XII был великолепный, самый большой в мире коллекционер. Что именно он собирал и чем ужасно гордился, мы пока оставим в тайне и пригласим вас в спальню. Вся комната Сиза завалена и забросана книгами. На полу, на креслах, на шкафу, даже на теплой одеяле, под которым спит сейчас Сиз XII, везде лежат книги. Некоторые из них такие огромные, в таких толстых кожаных переплетах, что кому-то одному невозможно и поднять такой фолиант.

Нужно сказать, что, кроме книг, Сиз XII имел еще одну слабость — любил поспать. Он брал в постель книгу, зажигал над головой фонарик и углублялся в древние писания. Но его книги были такой толщины и такой непостижимой мудрости, что он быстро уставал. И далее читал книгу одним глазом. Один глаз его читал, второй спал. А потом левый и правый глазики вновь менялись вахтой. Пока оба века его тихо не смыкались, и Сиз XII не проваливался в сладкий сон.

Со всеми своими родственниками, то есть с добрым десятком тетушек, дядюшек, племянников, внуков, Сиз XII принадлежал к мирному лесному народу, а лесной народ, как вы знаете, днем — от восхода до заката солнца — спит, а ночью выходит на службу. Сиз XII, следовательно, с утра до вечера отсыпался, а вечером, когда раздавался над лесом торжественный звон пробуждения, вставал и шел открывать свой музей. Однако и в музее, за книгой, он мог вздремнуть краешком глаза, хоть по древним лесным законам это был большой грех. Но наш многоуважаемый Сиз Стоус потихоньку грешил (видимо, годы брали свое), и, когда в музее не было посетителей, из какого-нибудь зала можно было услышать, как он тихонечко похрапывает.

Об этом знала только его добрая сестра Мармусия (пусть долго ей служат ноги! Девяносто семь лет ей, но она еще при здоровье). Неутомимая Мармусия приносила ему березового кваса, зажигала трубку и укладывала брата на маленький кожаный диванчик. Перед сном не забывала подложить ему мягкую подушечку под щеку, а еще одну, чуть большую, — под ноги. И чтобы никто из лесных триусов и стоусов не застукал ее брата за таким безобразным занятием (это же позор — спать ночью!), Мармусия вешала на дверях музея табличку:

_____________________________________

«СКОРО БУДУ. УШЕЛ В ЛЕСНУЮ АКАДЕМИЮ. Сиз XII».

______________________________________

Но повторяю: это случалось с нашим Сизом только в минуты скуки и уюта, когда в музее не было ни одного посетителя и лежала перед ним на столике очень толстая и очень ученая книга. Ну, а если на лестнице слышались шаги и кто-то из гостей наведывался к нему в галерею… О, вы сами увидите, как оживал тогда наш мудрый Сиз и что с ним творилось в такие счастливые минуты!

«Бом! Бом!» — раздавался над лесом пробуждающий колокол.

Кукушка уже почистила клюв и с восхищением смотрела на спящего Сиза: из-под теплого одеяла выглядывали его коротенькие толстые ноги и так сверкали красными пятками, что казалось, будто это лежали и от удовольствия аж похрюкивали на подушке два чистеньких поросенка. А еще шевелились, развевались его пышные белые усы.

— Ку-ку, ку-ку! — ровно двенадцать раз прокуковала кукушка.

Этим самым она сказала:

— О великий Сиз Двенадцатый! Открой свои мудрые глаза. Уже прошел день, и наступила ночь. Просыпайся!

Сиз XII встал и, не открывая заспанных глаз, нащупал трубку. Вот так, прищурившись и еще совсем сонный, он вышел на улицу. Выбил трубку о пень, всыпал на ощупь табак, поднес уголек. И только после первой затяжки совершенно проснулся. Выдохнул из себя — вместе с облачком дыма — последний сон. И сказал: «Кхе, кхе! Хороший донник, будь он неладен! Пробирает до костей!.. Ну что же, за службу, брат Сиз! Уже ночь!»

Самое первое, что Сиз делал всегда, то это подходил к крыльцу и сильно дул. Он дул на ветрячок, который стоял, замерев, на крыше и ждал своего хозяина. От дуновения ветрячок оживал, быстро-быстро вертел крыльями и с фырчанием заводил свою бесконечную веселую песню.

Оживал ветрячок, и все знали, что в стране Долгих Озер началась хлопотливая, неусыпная лесная жизнь. Что профессор Варсава, наимудрейший среди стоусов и триусов, тот самый, который и на ученые советы приходил босым, зато носил целых три пары очков, именно сейчас изучает сложные и безумно запутанные траектории полета одуванчиковых парашютиков. Что брат Хворощ поливает на грядках несравненные, нигде не виданные в мире дыни, не просто дыни, а динеорехи и динетыквы. Что крепкий Вертутий с той стороны озера запускает во дворе сотни, а может, и тысячи водяных и песчаных мельниц.

Словом, ночь вступила в свои полные лесные права. И скоро стоусы и триусы пойдут командами в лес, где будут собирать грибы, а старики-копатели придут к Верхнему озеру, почистят заиленные родники, вызовут из-под земли чистую студеную воду, а потом позовут молодых парней и девушек и вместе с ними под звуки музыки будут садить над чистым озером вербы и елки, чтобы везде было зелено и чтобы везде пели весной малиновки и кукушки.

Но пока мы говорили, Сиз XII погасил свою трубку и подошел к воротцам. Только подошел, как сразу вспыхнуло множество фонариков, целый ряд маленьких огней на его лестнице. Те длинные деревянные ступени с огнями вели далеко-далеко вниз, к самому озеру, где стояла легкая лодочка и где любил посидеть с удочкой Сиз XII.

От множества фонариков стало сразу светлее во дворе, и мы теперь можем лучше рассмотреть домик Сиза.

Это очень странное и симпатичное сооружение.

Когда-то, видимо, в очень давние времена, стоял на берегу могучий ясень. Его спилили, и вот остался от него высокий, широкий, обхватов на восемь, пень. Пень немного потемнел, но был еще крепок, имел сверху, там, где его спилили, ровную, как стол, крышу, а по бокам — мощные опоры-корневища, углубленные в землю. Между двумя опорами кто-то прорубил двери. А над теми дверями Сиз Стоус повесил два фонарика, а еще выше — мельничку-ветрячок, который подарил ему близкий друг Вертутий. Уже позже крепкие сосновые двери пня были окованы железом, а еще позже Сиз XII повесил на двери табличку. По красной меди на табличке было выгравировано старинными буквами:

_____________________________________

Всемирно известный музей светлячков доктора

трухлознания и личинковедения

Сиза ХII Стоуса.

Вход бесплатный! Посещение только ночью.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

_____________________________________

Сиз подошел ближе, подышал на медь и рукавом натер табличку. Она засияла горячим красным блеском.

Открыл дверь, сказал кому-то в темные просторы леса: «Заходите!» И как раз вовремя сказал. От Нижнего озера длинными деревянными лестницами, над которыми синим и белым пылали маленькие коробочки-фонарики, поднимались к нему двое стоусов: лучший друг Вертутий и его двенадцатилетний внук Чублик.

Сиз заметил, что рыжий коренастый Вертутий несет под мышкой какой-то большой пакет. Если бы не новую мельничку! У нашего Сиза от радости запрыгало сердце. Он очень любил подарки, он радовался, как ребенок, не знал, куда их положить и где спрятать. И поэтому он шире распахнул двери музея и воскликнул…


(Дальше сейчас будет!!!)

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!