MalinkinaNata

«КТО ИЗ ВАС БЕЗ ГРЕХА – ПЕРВЫМ БРОСЬТЕ В НЕЕ КАМЕНЬ»

Ее забросали камнями. Осуждающими камнями-взглядами. И не за блуд (хотя кто знает, что у людей в голове, мне, когда-то 23-хлетней, проходящий мимо дед заявил, что, вишь, шалава тринадцатилетняя, родителям в подоле принесла, когда увидел, как ко мне бежит мой почти двухлетний тогда сын…)

Забросали камнями-взглядами за то, что она, взрослая женщина с ребенком на руках, стоит на улице и беспомощно плачет. Навзрыд.

Прошла мимо старуха, и процедила сквозь зубы, что «нефиг было рожать». Прошли другие и просто молча посмотрели с укором. Прошла еще одна пожилая женщина, и тоже бросила: «Ребенок-то расхристанный, простынет еще на морозе!»

И я тоже шла. И не смогла пройти мимо.

«Извините, у вас что-то случилось?» - спрашиваю.

Она машет мне выразительным жестом, в котором я читаю что-то типа «Отстань, не твое дело…» Но… может быть мне это только кажется? И я пробую еще раз. Я не могу пройти мимо плачущего человека, особенно если этот человек – молодая женщина с ребенком на руках.

«Я понимаю, что это не мое дело. И если так, я не буду больше спрашивать. Но, может быть, вам нужна помощь?»

И тут случается нечто невероятное. Я ожидала… хотела написать, что ожидала чего угодно, но нет. Ожидала злого ответа, грубого, ожидала обычного отрицательного жеста, а может быть каких-то других слов.

Но не ожидала что она кинется ко мне, абсолютно незнакомому человеку, обнимет и начнет рыдать навзрыд еще сильнее, и сквозь рыдания я услышу неразборчивое «спасибо» …

Потом она мне расскажет, что муж на вахте, родители далеко, и она постоянно, круглосуточно, с ребенком одна. Что они приезжали в поликлинику сдавать анализы, и малыш не давался, кричал и плакал, и как она измучилась, и как медсестра ее упрекала, что, не можете ребенка успокоить, чтобы по-быстрому все сделать?

Как она вызвала такси, предупредила, что с ребенком, такси приехало, но водитель отказался заезжать во двор, потому что там не расчищен снег, а когда она вышла, то отказался везти, потому что у него нет детского кресла, и это не его проблемы, что его не предупредили, и уехал.

И это стало последней каплей. Она не выдержала и стала плакать. Все смешалось в голове, и она не понимала, что делать, куда идти, кроме того, что она от всего этого устала.

Я предложила угостить ее кофе, и мы зашли в недалеко стоявший киоск, она пила кофе, малыш засыпал, у нее розовели щеки…

А я вспоминала, в какой бездне отчаяния была я когда-то много лет назад.

Как я стояла на трамвайной остановке с сыном на руках, а мимо прошла одна женщина, и кинула, что это ребенок как попало одет… Вторая придралась к моим коротким перчаткам, типа, нашлась мамаша-малолетка (я была очень худой и действительно тогда выглядела лет на семнадцать, не больше), ни себя нормально одеть не может, ни ребенка…

«Мне так стыдно», - говорила она, молодая красивая замученная мама. «Так стыдно, что я разревелась… И что вам на шею кинулась, что вы обо мне могли подумать!!!»

А я в этот момент думала, в каком же перевернутом с ног на голову мире мы живем. Когда стыдно тому, кто сейчас уязвим и кому плохо. Той, которая растит последующее поколение, и как ей сейчас нужна помощь. И почему не испытывают стыд, кто позволяет себе осуждающие взгляды и слова? …

Каждый месяц я выслушиваю подобные истории о бессилии и уязвимости в таких ситуациях. Когда таксисты отказываются везти мам с детьми, а прохожие смотрят косо. Когда вместо помощи – осуждение, вместо понимания – упреки; вместо того, чтобы хотя бы промолчать – обязательно будет высказано «бесценное» и обычно уничижительное мнение. Мы живем в культуре токсичного стыда. И этот стыд подобен парам ртути, которые не видны, но от этого они не менее ядовиты. И так хочется, чтобы этого стыда становилось меньше.

«Спасибо вам! И можно я вас еще раз обниму? Мне, наверное, вас ангел-хранитель послал, хотя я не очень верю в подобное…»

Это спасибо не только мне. Спасибо всем тем, кто, видя когда-то и мою собственную уязвимость и беспомощность, не «допинывал» меня ногами и не закидывал камнями осуждения. Всем тем, кто порой был хотя бы несколько минут рядом, тем знакомым и незнакомым людям, кто приходил на помощь, подставлял плечо и ненадолго позволял выдыхать… И так хочется, чтобы «нормой» стали поддержка и понимание, а не вот это забрасывание камнями уязвимых и так нуждающихся в поддержке матерей…

Евгения Погудина

Тель-Авив. Улица. Мать и ребенок. Он роняет мороженое, корчит рожу, подвывает, и вот уже слезы скоро брызнут.

Мать: «Мой сладкий, мой любимый, не плачь, мы тебе купим еще, лучше и больше, иди сюда, мой сахарочек!»

Прохожие улыбаются. Прохожие машут ручками. Прохожие берутся за руки и танцуют, распевая веселые песни счастья и любви, а потом все вместе, продолжая петь и приплясывать, идут с матерью и ребенком за мороженым.

Москва. Улица. Мать и ребенок. Он роняет мороженое, корчит рожу, подвывает, и вот уже слезы скоро брызнут.

Мать: «Ну ты что, совсем тупой?! Сейчас будешь с асфальта слизывать! Больше никогда никакого мороженого, больше гулять не будешь, я отцу все расскажу, он тебя ремнем научит!»

Прохожие переходят на другую сторону улицы. Им страшно, они думают о бренности всего сущего и о том, что скоро наступит конец света. Небо заливает бескрайняя черная туча. Ветер сдувает с деревьев листву и радостные улыбки с лиц людей, уносит быстро и далеко веру и надежду.

Вот с этого все, черт побери, и начинается. С придирок, хамства, запретов, наказаний, унижений.

Столько street-хамства по отношению к детям, сколько в России, нельзя увидеть ни в одной стране. Это такая местная этика воспитания. Поэтому мы — нация, которая ничего не знает о том, что такое любить себя. И речь не о слепой любви, близкой к одержимости, а о той, которая уважение и, главное, уверенность в себе. Ничто не дает больше уверенности, чем любовь.

В детстве у меня была подруга-соседка, которая все время завидовала евреям: «Они никогда не ругают детей, они их только хвалят, только любят». Были такие легенды раньше. То есть на самом деле это вовсе не легенды: евреи, как и почти все южные народы, умеют обожать своих детей, это верно. Но в суровых советских условиях такое поведение казалось невероятным.

Если задуматься, то на общем фоне уверенные в себе люди выглядят каким-то парадоксом.

Я могу с трудом вспомнить буквально двух-трех знакомых, о которых можно сказать, что они потрясающе уверенные в себе люди. И самое важное, что они необыкновенно плодотворны. Им что-то приходит в голову, они это делают, и такое ощущение, будто они не знают ни мучений, ни сомнений.

Вот есть удивительный Федор Павлов-Андреевич, который с детства устраивал театральные постановки, придумал свое модельное агентство (достаточно успешное), потом газету «Молоток», а сейчас он художник, делает перформансы. Федя всегда вызывал и вызывает у меня смешанные чувства – я никогда не могла избавиться от зависти к его непоколебимой уверенности в том, что у него все получится.

И я знаю множество одаренных или откровенно талантливых людей, которые при мысли о том, чтобы начать свой проект, будь это хоть книга, хоть сценарий, да что угодно, впадают в оцепенение. Знаете, сколько отличных книг не написано? Ну, я тоже не знаю точно, но много.

Вот мой друг хочет писать, но у него устрашающий творческий блок: его сжигает страх при мысли о мнении публики. Потому что всякий раз, когда он что-нибудь в детстве рисовал, лепил, писал, родители начинали не с похвалы, а с критики. Причем уже позже в ответ на почти истерику: «Ну почему?!» — они говорили: «Мы ведь желали тебе добра».

Хвалить — зло. Критиковать — добро. (И стоит ли удивляться тому, что в интернете все только и ругают друг друга?)

Один мой коллега написал отличный текст. Я ему отослала сообщение: мол, какой чудесный текст, ты очень талантливый, молодец! Мы немного пообщались, а потом он говорит: «Так приятно, я не помню, когда слышал похвалу от коллеги».

Так и есть. Никто никого не хвалит. Даже знакомые могут написать публично комментарий из серии «Какой тупой текст, ты совсем, что ли, дура?» Может, я дура. Может, текст тупой. Но я бы приятелю сказала такое приватно — и, возможно, более сдержанно.

Я помню историю, которая случилась со мной в семь лет. Я решила написать роман. Настрочила пару страниц, показала отцу (он был писатель), а тот как-то отмахнулся — «сюжета нет, это все не очень». Вообще, мой отец по сравнению с другими просто душка. Он только и поощрял меня. Говорил уже потом, что я гениальная и вообще. Но вот тогда он так ответил. И меня это чудовищно оскорбило. Я бросила свой великий роман и больше не писала до 15 лет.

Возможно, я должна была прямо в семь лет взять себя в руки и навалять «Войну и мир», но дети — отражение родителей, они мир ощущают через их похвалу и критику.

И кстати, о школе. В восьмом классе у нас появилась новая учительница литературы — и вот она изменила мою жизнь. Нас усадили писать очередное сочинение. Сочинения тогда писали так: своими словами переписывали предисловия советских критиков. Поэтому я всегда по литературе имела нетвердую тройку — предисловия эти я не читала, списывала, что могла, у соседей. А тут я вдруг психанула — и написала о поэте Некрасове все, что думала (а он мне не нравился). Так я и стала отличницей. Новая преподавательница всем поставила «неуды» за пережевывание чужих ура-патриотических мыслей, а у меня была пятерка и похвалы на половину урока.

Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы до конца школы мы бы так и переписывали мысли советских задницелизов. Если бы не пришел новый человек и не сказал, что у нас должны быть свои мысли и, главное, что мы должны их высказывать. И что любое мнение интересно — нет «правильного» и «неправильного».

Я к тому, что и мы, люди, надышавшиеся отравой СССР, и современные дети, которых до сих пор учат порождения той системы, — мы ничего не знаем об удивительной и восхитительной свободе, которую дает уверенность в себе, уважение к своему мнению.

Нас учили быть «как все», у нас первородный страх отличаться от других, мы боимся совершить малейшую ошибку — потому что за нее получим либо наказание, либо презрительную критику.

Мама моего приятеля-журналиста спрашивала у него: «А почему ты считаешь, что твое мнение кому-то интересно?» И такие слова я от многих слышала. То есть любимая мамочка, вместо радости и упоения тем, что ее сын — писатель, что его публикуют прямо в газете, интересуется: «А кому ты нужен?»

Увы, это абсолютная норма в России. В ответ на порывы мы получаем скепсис, сомнения, критику. И так и живем, передавая это друг другу: от поколения к поколению, от одного к другому, от одного сообщения в социальных сетях к следующему. Хамство, осуждение и строгость — это наш единственно понятный способ взаимодействия.

«Девушка, вы так прекрасно выглядите!» — говоришь ты кому-то на улице. А тебе в ответ растерянный быстрый взгляд (на ходу), истерическая улыбка и некое «мемыму» через плечо. Даже когда в более закрытом обществе, где-то на вечеринке, говоришь: «Какое красивое платье!», в лучшем случае тебе сухо говорят «спасибо». И никогда «О, так приятно, я его купила в Тбилиси этим летом, попала на распродажу в одном маленьком магазине!» Вот честно. Я ни разу не получила в Москве такой ответ. Потому что люди не умеют реагировать на похвалу. В худшем случае тебе ответят: «Ой, ну что вы, оно вообще мятое, и голова у меня грязная, и я простужена, так ужасно выгляжу».

Кошмар.

Ведь это так чудесно — восхищаться людьми и ценить, что они оделись красиво или книгу написали, или стихи, или просто у них отличное настроение и они излучают радость. Атмосфера взаимного восхищения намного симпатичнее этой утомительной и уже всем надоевшей вечной борьбы за то, кто кому напишет больше мерзких гадостей. Общество ненависти исчерпало себя — надо начинать хвалить друг друга. Даже если не за что. Вдруг потом это подействует?

Арина Холина

«РОДИТЕЛЬ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОТДАН УЧЁБЕ ПЕРВОКЛАССНИКА ДО КОНЦА. ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ»

Мама школьников — о том, почему современные родители иногда учатся вместо ребёнка

С чем сталкивается родитель первоклассника? Его тут же подключают к родительским группам в чате и отправляют на закупку формы и рабочих тетрадей. А также включают в группу финансовой поддержки школы там, где практикуются сборы на ремонт, уборку и охрану. Юлия Рих задаётся вопросом: а что если школе оставить её права и обязанности, а родителям просто любить детей.

Побегали по городу? Поискали нужный оттенок платья или специальный галстук? Купили по списку 20 рабочих тетрадей, обложки, карандаши, специальную форму для физкультуры, нашили нашивку с эмблемой школы и собрали папку для уроков труда и ИЗО? Молодцы! Вы прошли первый уровень. Потому что это была лёгкая разминка. Теперь подходим к линии старта, встаём в позицию и начинаем учиться.

Вместе с ребёнком, буквально за ручку. А вы думали, что скажете своим детям: я уже своё отучился, теперь твоя очередь. Поздравляем, но нет! Школа на целых 11 лет дружелюбно распахнула для вас свои двери знаний.

Не совсем ясна природа этого явления в отечественных школах, но факт остаётся фактом. С точки зрения школы родители обязаны глубоко погрузиться в учебный процесс непосредственно с первого сентября. Вне зависимости от вашего желания, загруженности, двух или более работ, двух или более детей, даже независимо от вашей личной позиции. Например, если вы считаете, что ребёнок должен нести ответственность за учёбу сам, а вы, конечно, поможете, но не вы тут главный играющий тренер. Теперь вы — заложник учебного процесса.

Убеждена, что у явления под названием «совместное обучение» есть логическое объяснение, но подробно об этом нигде не написано. Вот так, чтобы сесть по-свойски с учителем начальных классов и по-честному с ним обсудить: а скажите, почему вся система настроена именно на такое серьёзное родительское участие? А учитель бы, подперев голову рукой, на несколько часов тему бы подробно развернул: мы, мол, делаем именно так, потому и затем. А иначе нельзя, рушатся педагогические принципы, подрываются основы системы предоставления знаний, ломается технологический процесс, описанный в трудах таких-то великих. И вообще это многолетняя рабочая схема, и наша система школьного образования, как вы знаете, лучшая в мире. Или, например, потому что у нас отчётность по успеваемости, от этого зависит рейтинг школы, от рейтинга — финансирование, от финансирования — премии педагогов, а зарплаты самые маленькие в мире, вот поэтому. Или: я так привык, и школа по-другому никогда не работала, а в детали я не вдаюсь. Или назвал бы ещё несколько причин, откуда стало бы ясно, вот они ноги, а вот место, откуда они растут.

Наверняка, объяснение есть и с родительской стороны. Например, родитель чувствует свой долг выполненным, если часами и с самого первого дня сидит с ребёнком за уроками, разбираясь в наклоне каждой буквы, сам собирает портфель, сам точит каждый карандаш, лично готовит поделки и собирает природный материал для урока труда. Или родителю кажется, что это и есть настоящая родительская ответственность, что просто невозможно пойти в школу, не бросив работу или не засадив за учебный контроль бабушек и нянь. И если вот самим не проверить лично, в какой последовательности надо было писать цифры 1-2-3 или 3-2-1, то всё, конец, ребёнок не сдаст ЕГЭ и будет вечным дворником.

А может быть, это заглушает какое-то чувство родительской вины? Мы не совсем понимаем, что такое внимание к ребёнку, как его измерить и в чём оно выражается. Ну не в совместном же просмотре кино или болтовне за ужином, разве это настоящее влияние, воспитание и участие? Вот уроки, вбивание знаний в голову, три часа совместной жизни над прописями в первом классе — это гораздо более ощутимый результат, друзьям есть о чём рассказать и перед учителем не стыдно, ребёнок не брошен, он под постоянным присмотром и контролем. А что вообще ещё делать с ребёнком, который весь первый класс в полдень уже свободен? А тут как раз крючки, гербарии, родительские группы, карандаши пересчитать, рубашки перегладить и бесконечные уточнения в чатах обсудить: что писать, как, а всю строчку или половину? А на странице 13 как надо было обвести предметы по смыслу? И как всё-таки дорисовать рисунок, прилагаю фото, не хотелось бы понять неправильно.

Кстати, никто не обсуждает в этих группах психологический климат в классе, кто с кем дружит, насколько дети устают, насколько им комфортно с педагогом, с каким настроением они идут в школу и могут ли родители чем-то помочь с точки зрения сплочения детей, которые пока ещё мало знакомы? Общие дни рождения или совместные прогулки после школы, ну вот все эти глупости об удовольствии, комфорте и атмосфере в коллективе семилетних детей, для которых первый класс, безусловно, настоящий стресс, смена ритма и вся жизнь кувырком.

Совершенно непонятно, за кого мы все (обе взволнованные стороны, и родители, и школа) держим наших семилетних детей

За тех, кто не способен по расписанию собрать три учебника? Кто не может поточить карандаши? Не в состоянии собрать три осенних дубовых листа или дописать до конца две строчки? А зачем тогда всё это раннее развитие, логика и английский с полутора лет, зачем целый год подготовительных занятий к школе, путешествия, приучение ребёнка к навыкам самостоятельности в быту? Такое впечатление, что в школу мы привели детей сразу из пелёнок, развернули и оставили одних. Они и рта открыть не могут, и извилину в голове напрячь. Немыслимые усилия им надо предпринять, невыполнимые задачи стоят перед ними, и мы никак не можем оставить их в этом хаосе одних!

Недавно услышала позицию, что если ребёнок опоздал в школу, пришёл неопрятный, если не выучил урок — чья это ответственность? Не ребёнка же! Конечно, родителя, он не досмотрел!

Естественно, не досмотрел, ему ведь совершенно больше некуда смотреть, кроме рабочих тетрадей первоклассника! У него нет своей работы и ответственности за неё, нет мужа, жены, личной жизни, других детей, своих не совсем здоровых родителей, домашних животных, обязательств перед разными людьми и организациями и банальных, но самых главных обязанностей — содержать свою семью. Утешить, вылечить, приготовить, накормить, обуть и одеть и ещё в промежутках любить своих близких и родных. Но нет. Родитель должен быть глубоко отдан учебному процессу первоклассника. До самого конца, до последней капли крови.

При этом все мы знаем, а кто не знает, записывайте: совершенно неважно, заговорил или сел ваш ребёнок на месяц раньше или на месяц позже нормы.

К школе все умеют есть ложкой, разговаривать, ходить в туалет самостоятельно и считать до десяти. Некоторые даже на двух языках

Ровно в той же мере, какова бы ни была школа и программа, к концу четвёртого класса все дети являются носителями приблизительно одного уровня знаний в чтении, письме и математике. Вне зависимости от вашего вовлечения, уровня школы и способностей ребёнка. У школы есть стандарты образования, они в целом для всех едины, и, как правило, российская система школьного образования настроена на уравнивание детей, поэтому к рубежу средней школы слабые догонят, а сильные подождут.

Что же случится, если вдруг родитель отдаст учёбу первоклассника в руки учителя и самого ребёнка? Сможет ли тот самостоятельно понять основы чтения и письма? Способен ли будет справиться с задачами, рассчитанными на его возраст? Определить или научиться определять больше-меньше, левее-правее, состав цифры «5» или как пишется прописная «а» без родительского участия? И как вообще приучить ребёнка к самостоятельности, если он не в состоянии научиться элементарному?

А самое главное, исчезнет ли из семейного быта та неврастения, которая сравнима разве что с поступлением в вуз? И, может быть, для семьи важнее, успела ли мама поговорить с ребёнком о его жизни и чувствах, а не то, насколько идеального наклона буквы она добилась в его прописях, или насколько гладко выгладила его рубашку. Ну забыл, не успел, не так понял, ну покраснел, получил от учителя «а-яй-яй» и в следующий раз будет помнить, понимать и успевать.

Почему бы нам не заняться своей жизнью, как мамы в других странах.

Например, английская мама в первый учебный день слышит от директора: это большой стресс для вашей семьи и для вас лично, пойдите выпейте кофе и побалуйте себя сладким

Испанская мама, кроме редких индивидуальных, крайне подробных и абсолютно спокойных бесед с педагогом, вообще только в конце семестра получает папку с подшитыми выполненными заданиями, листает, восхищается и радуется каникулам! Американской маме рекомендуют сделать шаг назад, а особенно тревожным родителям делают внушение, что вмешиваясь в учёбу ребёнка, они лишают его способности научиться получать знания, самостоятельно работать. И перестаньте давить, говорят ей. Не требуйте и не контролируйте! Как он будет учиться, если вы так вмешиваетесь?!

Кстати, иммигрантские семьи знают, что для всего остального мира наши дети очень даже классные ученики: дисциплинированные, сообразительные, вежливы с педагогами, умны, и родительское участие им совершенно не нужно, зато для нашей школы они ленивые, бестолковые бездари, неспособные к самостоятельности и обучению.

Возможно, кстати, именно отсюда произрастают корни российской практики списывания, когда все нацелены только на отметки и итоговую результативность, а не на сам процесс обучения, полный ошибок и неверных ответов, от которого ребёнка плотно отодвигают тревожные и накрученные школой родители.

В итоге имеем задёрганные семьи, родителей с чувством вины и тревоги и закомплексованных, ведомых детей

И школа всячески такой подход поощряет и настаивает именно на нём. В одной из школ мамы семиклассников каждый день спрашивали домашнее задание за своих детей. Это родители подростков, которые через год получат паспорта и начнут нести уголовную ответственность, если что.

Может быть, отстать от ребёнка и предоставить школе делать свою работу, ведь у них для этого есть специально обученные с высшим образованием люди, а родителей вернуть к их прямым обязанностям: обеспечивать безопасность, вырабатывать и излучать любовь и держать на плаву жизнь семьи?

Конечно, в отсутствие тотального родительского контроля общая успеваемость будет иметь не такой гладкий и опрятный вид, зато в семьях будет мир, дети будут психически стабильнее, а там и счастливые родители подтянутся с предложением участия и конструктивной помощи. Например, вместо тысячи букетов и конфет родители-музыканты придут в класс и расскажут о музыке, родители врачи — позовут на экскурсию в больницу, родители-ветеринары поведают об отношении к животным, а родители-спортсмены — о пользе ЗОЖ? И все вместе подтянутся, соберутся и станут дружнее, здоровее и дружелюбнее.

Отсюда: https://mel.fm/blog/yulia-rih-minina/82415-roditel-dolzhen-b...

ДРАКАРИС!

Быть ребенком - так себе опыт.

Но мы напрочь об этом забыли. Такая поколенческая деменция. Я забыла, мои родители забыли, прабабушки тоже.

Вот, например, приехали с Алисой (6 лет) в гости к дедушке. Прекрасная погода, шашлыки, бабочки, можно собирать улиток, визжать от пауков, кидать шишки в костер, сосны шумят от ветра. Счастье, одним словом. И всё хорошо, пока все не садятся за стол.

И начинается. Причем начинается у всех одновременно - и присягнувших, и не присягнувших на Петрановской.

- Алиса, сядь прямо, не крутись.

- Алиса, как ты держишь ложку?

- Алиса, ты помыла ручки?

- Алиса, почему ты медленно ешь, ешь быстрее, все остынет.

- Алиса, не ешь так быстро, пищу надо медленно пережевывать, чтобы она лучше переваривалась.

- Алиса, надо есть мясо. И овощи. В овощах много витаминов.

- Алиса, надо то, не надо сё…

- Почему ты не сказала спасибо? Скажи спасибо.

- Зачем ты боишься пауков? Не бойся пауков.

- Алиса… Алиса! Алиса!!!

И всё это на автомате происходит. Монотонно. Из лучших побуждений. И каждый говорит это не на ушко, а публично, громко, авторитетно. Порицает, нравоучает, воспитывает. Мы же взрослые. Мы лучше знаем. Мы же жизнь прожили. «Вас же мы как-то вырастили!» - выкрикивает с табуретки из подсознания бабушка.

А ведь когда слышишь такое, да еще и от всех сразу, то чувствуешь только одно. Чувствуешь себя говном. Даже не так. Маленькой какашкой. А кем еще можно себя почувствовать, когда не соответствуешь примерно 38 пунктам из 40 в списке «Хорошая девочка».

Только представьте. Примерьте на себя взрослых эту поколениями обкатанную обязательную программу. Делаем и не понимаем абсурда происходящего.

И за всем этим теряется что-то простое и человеческое. Потому что так не поступают с людьми, особенно с любимыми. Не выковыривают чайной ложкой из них нервы, тщательно соскребая со стенок черепной коробки. Не душат заботой. Не плетут из этих нервов тысячу африканских косичек.

Если я хочу медленно есть свой шашлык, или жадно запихивать его в рот, то я так и делаю. Мне никто не скажет: «Лена, ты что?»

Никто не спрашивает меня приторным воспитательным тоном: «Ты помыла руки?».

А я их, кстати, тогда не помыла. И насрать всем почему-то было.

Только представьте, что за этим же столом кто-то точно так же будет говорить с вами.

Вот я, например, могу положить локти на стол. Ну а что? И муж, громко, чтобы все слышали, скажет: «Лена, убери локти со стола».

И все такие: «Да-да, как некрасиво, Лена».

А мой папа 15 раз повторит: «Почему ты не ешь овощи, ешь овощи. Знаешь, сколько в них витаминов? И держи спину прямо».

И муж его горячо поддержит: «Да, ты стала слишком часто горбиться. Знаешь, что происходит с девочками, которые горбятся?»

Только представьте.

И что хочется со всеми этими людьми сделать? Правильно. Надеть им миску с салатом на голову. Сжечь их, как Жанну д'Арк на мангале. Завизжать и прихлопнуть как пауков. Я могла бы долго продолжать.

И Алиса всё это слушает и, конечно, постепенно выходит из себя. Уже не с цыганочкой и с истерикой. Это уже совсем другой выход. Я хорошо ее чувствую. Очень вижу это. Вижу, как она меняется, сжимается как пружина.

Из радостной, ловящей бабочек девочки она превращается в выпустившего иголки ежа-убийцу. Ей сразу хочется всё делать назло. Горбиться, торопиться, не торопиться, чавкать, топать, кинуть в костер не шишку, а гранату.

«А ты поздоровалась с тетей Галей?» - громко при тете Гале.

И мы такие сидим, компания имбецилов, и не понимаем: «Алиса, почему ты так себя ведешь? Разве можно так разговаривать со взрослыми».

Ведь если взрослый окажется в аналогичной ситуации, он или сразу всех нахер пошлет или офигеет, сожмется как пружина и не разожмется - всё уйдет в психосоматику, в зажимы, головную боль и психотерапевтов.

А Алиса еще не умеет по-светски сдерживаться и оттопыривать мизинец, когда всех хочется порвать на клочки. Ее пружина разжимается. Уже не так эпично как в 3 года, но мы все равно такие: «Ой, а чего это она».

Как завещал какой-то умный человек - не дое***сь до ближнего своего. Работает одинаково эффективно и с детьми, и со взрослыми.

Нам всегда кажется, что дети это какие-то другие люди. Нелюди даже. Поэтому с ними можно то, что со взрослыми мы никогда не сделаем.

Может это просто дурацкая привычка, идиотский стереотип? Ребенок рождается, и ты просто привыкаешь, что он кабачок какой-то недоразвитый, лысый и в слюнях. Даже руки свои не может найти сначала. Вообще ничего не может, всему его надо учить. И невинное «Не суй пальцы в розетку» совершенно незаметно превращается в «Ты знаешь, доченька, Ваня - не лучший выбор. Не стоит выходить за него замуж. Что-то не так с этим Ваней. Ты достойна лучшего. Только посмотри на него. Он же один раз не сказал «спасибо» после ужина, помнишь? Во что превратится твоя жизнь?»

И пружина в доченьке, которой уже 30 годиков, снова сжимается. И в голове даже не остается места для головной боли, всё заняла пышная пена, потому что мозг слишком часто перемешивали, взбалтывали и взбивали. И однажды происходит ядерный взрыв.

Или вот один раз приходим с Алисой в гости. Ей 5 лет, она раздевается, пыхтит над курткой. Она в этом смысле супер молодец, ей гордится весь садик, хотят вешать ее на доску почета и приводить в пример. Она рано и очень умело начала одеваться и раздеваться сама. Пока вся группа жует зеленые сопли и путает лево с право, моя как солдат застегнута на все пуговицы и готова выходить.

Так вот приходим в гости и она раздевается. А я знаю, что у этой куртки молния часто заедает. И вижу, что вот и сейчас тоже. И просто беру и помогаю ей - расстегиваю сама.

А встречающие взрослые, уже опытные, жизнь прожившие и «вас же мы как-то вырастившие» говорят: «Ой Алиса, а ты чего, сама раздеваться что ли не умеешь? Такая большая девочка и не умеешь». Это вторая фраза, которую Алиса слышит в гостях после «Здравствуй».

И абсолютно радостная до этого Алиса сразу же становится черной тучей, а не воздушным облачком, мечтающим о своем собственном драконе, на котором она будет летать на Луну. И, конечно же, она говорит: «Дракарис!». А что еще здесь можно сказать?

Это как если бы я пришла в гости и мне бы с порога сказали: «Ой, ты чего-то поправилась и в джинсах опять. Ты что юбки не умеешь носить? Все женщины носят, а ты что как лох постоянно ходишь?»

Или, например, моя мама вдруг еще раз вышла бы замуж. Я пришла бы к ней в гости, знакомиться. Мы сели бы за большой стол, прогнувшийся от еды, и она бы вся светилась от счастья, как торшер. Можно даже не включать свет и так все понятно. И ее нового избранника звали бы Григорий, он был бы немного лысоват, толстоват, добр и на пенсии. И волновался бы. И даже возможно у него вспотели бы ладони, и он пытался бы это скрыть. И мама, абсолютно счастливая, без конца говорила бы: «Гриша, еще хочешь курочки? Гриша, может пирожок? Ты со сметанкой будешь суп или так? Давай я налью тебе чай? Размешать сахар? Может коньячку, Гриша?» Говорила бы и сочилась настоящим женским счастьем. Потому что тем женщинам, из той страны, очень важно всех накормить. Такая у них любовь. По-другому не умеют.

А я бы потом ее в сторону отвела и сказала: «Слушай, Гриша этот твой, конечно, так себе… Ты слышала, как он чавкает? Челюсть вставая? Ну ладно, а шутки его слышала? Обнять и плакать. Он же ни одной книги не прочитал, очевидно же. И ладони, видела какие у него мокрые были, когда за коньяком потянулся? Понятно же, что алкоголик и неудачник. Подумай хорошенько, еще не поздно развестись, пока не завели собаку и не посадили картошку».

И мама даже «Дракарис» сказать не сможет, потому что Малышева этому не учит.

Короче, надо новые привычки вырабатывать. Алиса уже давно не лысая коленка. И очень не хочется, чтобы лет через -дцать меня снесло взрывной волной. Ведь еще надо будет посадить картошку на пенсии и завести собаку. И когда захочется сказать «Везите меня на дачу, развлекайте и забейте на свою жизнь», откусить себе язык и если не помогло, убить себя об стену.

Источник: https://bel-latrix.livejournal.com/64...

ЭСТАФЕТА НАСИЛИЯ: ВРЕМЯ ОСТАНОВИТЬСЯ

Осень 2018 принесла нам много тревожных вестей о детях. Керчь, Архангельск, в Москве у мальчишки успели забрать бомбу, но проходит совсем немного времени, и снова — ребенок приходит в школу с ножом. У родителей — ледяная дрожь по телу. Это реальность? Похоже на плохой фильм или страшный сон, нам бы проснуться, выдохнуть, но лента новостей не дремлет, и то, что происходит, — правда. Правда эта всегда откуда-то из-за угла, ее никто не ждал, никто не заметил. Никто не включал ее в свой сценарий. А мне все кажется, что детская агрессия — это всегда только вторая, третья часть фильма, плод звягинцевской «нелюбви», такой незаметной в первом акте.

Недавно мы ходили в детскую поликлинику. Штатный осмотр, добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, приходи к нему лечиться и корова, и волчица… По лестнице поднимается женщина, которая привела на прививку четверых мальчиков лет шести-семи. Дети общаются так, как общаются любые четверо мальчишек в полевой ситуации. У них челки, выбившиеся из-под шапок-шлемов, и румяные щеки, они заглядывают в соседние коридоры и играют в догонялки в пространстве три на три метра. Все, как и должно быть. Мне такое не мешает.

Но вскоре я слышу реплики воспитательницы, адресованные одному из ребят: «Ты че, а? Ты че! Ну давай, бить меня будешь? За слова отвечать надо, давай, че!» И вот это заставляет меня вздрогнуть, потому что это разговор не для поликлиники, а для зоны. Провоцировать шестилетку в таком духе — ужасная грубость. И хотя мой возраст уже позволяет вмешаться, я молчу. Вскоре все утихает, и мы идем в кабинет. В один, в другой, а когда выходим, то из-за стены по всей поликлинике разносятся рыдания. Я думаю, что плач возле кабинета вакцинации — это нормальное дело, и спокойно одеваюсь, попутно объясняя дочке, что это малыш расстроился и плачет из-за прививки. Мы выходим к лестнице, и тут я встаю как вкопанная. Потому что плачет не малыш-двухлетка на руках у мамы, а семилетний мальчик, которого схватила за рукав воспитательница. Она трясет его и кричит: «Замолчи! Я тебя выброшу! Я на тебя надену смирительную рубашку!»

«Я тебя выброшу». Хтонический ужас. Я думаю, что человек шести-семи лет не очень себе представляет, что это такая фигура речи. Для него это абсолютно реальная внешняя тьма — я тебя выброшу в темноту и холод, на улицу, в сугроб, я сделаю что-то, отчего тебя не будет. Я тебя отменю, потому что ты плохой.

Мальчик рыдает. У него лицо измученного, невероятного уставшего ребенка. Он отбивается от этой женщины, и это злит ее еще больше, а может, это и есть формальный повод для ее злости. Но схватите любого взрослого и начните ему кричать гадости в лицо — и он тоже будет отбиваться. Только с большим успехом, потому что он сильнее. Из этих соображений взрослые друг с другом обращаются значительно осторожнее, чем с детьми.

Я растерялась, стоя в этом злосчастном коридоре. У меня не было и нет готовой модели поведения для таких ситуаций. Где-то она есть, в каких-то странах. Там по закону нельзя хватать детей и орать на них, а закон очень зорок. Но еще говорят, что там же детей забирают детей из-за недостаточности шоколада в рационе или настойчивых призывов к домашней уборке. Говорят, что там идут материнские марши протеста против ювенальной юстиции. Я не знаю, насколько это правда, и если да, то насколько она распространена. Может, это что-то из раздела ужасов «за пределами нашей ойкумены», что-то вроде средневековых рассказов о том, что за морем живут люди с двумя головами. Я не знаю.

Но я знаю, что нашей стране можно абсолютно легально оскорблять детей. В широких кругах это даже считается полезным в плане воспитания — считается нормальным обращаться с ребенком до восемнадцати лет, как с непослушным животным, осликом, вставшим посреди дороги. «Чего заныла? Заткнись, я сказала, вытри сопли», — двухлетнему человеку, упавшему возле горки. «Чего воешь? Замолчи, я сказал!» — трехлетнему человеку, выходящему из рентген-кабинета с подозрением на перелом руки (sic! — это считается «воспитанием мужчины», но на деле дает понять, что мужская сила равняется злости и безразличию, а не поддержке и заботе). И вот это — на всех экранах страны. На всех ее детских площадках.

Знаете, можно дать ребенку что угодно — французский и суахили, скрипку и академическую математику, учебу в Англии, отдых на Лазурном берегу и новый айфон раз в месяц, но если не дать ему чувство собственной ценности и безопасности, чувство безусловной значимости жизни — своей и чужой, то все предыдущее обнуляется очень легко.

Сегодня робкие голоса заводят разговор о том, что детей бить нельзя. На каждый из них найдется тысяча голосов, яростно защищающих шлепки как «традиционную форму воспитания». Продуктивной дискуссии не получается, все тонет в реве людей, требующих легитимизации физических наказаний для детей буквально от ноля и выше. Вот здесь — стоп-кадр. Начало страшного фильма, которое мы просмотрели.

Если признать, что можно бить ребенка, то придется признать, что можно бить любого. Пожалуйста, распишитесь, эти два пункта идут вместе. Дети — это те же люди. Шлепки — это то же битье. Потому что нас не шлепают на работе и не толкают тоже. И ребенок прекрасно отличит то, когда его оттолкнут от обочины, по которой несется автомобиль, от того, что его ударили просто от злости. Нет, ударить — это не воспитание.

Если мы признаем, что можно ударить ребенка, унизить его, то придется признать, что это можно сделать с кем угодно. С младшим, старшим, слабым. С нами тоже. Только не с сильным, конечно, какой дурак пойдет на сильного, дураков нет. Любого можно выбросить и отменить, надо только удостовериться, что это именно вы занимаете позицию «силы» или «правды».

Пока я полминуты стояла на лестнице в поликлинике, пытаясь понять, что мне нужно делать (снять на телефон? вызвать полицию? — одинаково странно и непривычно), воспитательница схватила мальчика и начала трясти перед собой. В этот момент реле щелкнуло, и я уже физически не смогла оставаться на месте, а подошла, взяла женщину за рукав атакующей руки и спросила, что это она делает. Она испугалась, как будто только что поняла, что все это время ее видят и слышат, и отпустила ребенка. Я предложила дать ему успокоиться. Она сказала, что он кричит весь день. Не знаю, до этого не кричал, но всякое может быть у детей. Тем не менее, никакое всякое не является поводом к насилию со стороны взрослых и не оправдывает его.

Пришли медсестры и стали просить меня уйти (очевидно, боясь того, что я стану снимать на телефон или вызывать полицию). Они пытались одеть мальчика и напоить его водой. Это было все равно что пытаться напоить и одеть цунами. Я повторила, что никому не помешает, если мальчик покричит и даже поваляется по полу, очевидно, что это истерика, которая скоро схлынет. Но им было слишком страшно быть бессильными перед бурей, перед каким-то пацаном, им хотелось хоть что-то делать. Фаза очевидного насилия прекратилась, взрослых стало трое (из них двое уравновешенных). Было странно предлагать помощь дальше, я ушла. Может быть, я осталась бы, но там со мной был и мой ребенок, за которого я отвечаю и которого я не могу пугать.

Но до сих пор мне кажется, что я чего-то не доделала. И в голове звучат эти слова: «Я тебя выброшу». Ужасные, страшные слова.

В середине осени прошлого года в нашем городе 17-летний мальчик взорвал сам себя в здании ФСБ. Он хотел «выбросить» тех, кого посчитал плохими. Кто-то сказал ему, что так можно. А было — нельзя.

Чуть позже в соседнем городе воспитательница била детей скакалкой по рукам, и это засняли на видео, и видео попало в сеть. И многие, очень многие говорили, что воспитательница «знала, как надо» с этими детьми. Что это такое воспитание.

А это две стороны одной медали. Это просто такая эстафета насилия.

Вы знаете, мальчики вырастают. Их до какого-то момента еще получается трясти, а потом уже нет. Они потом могут трясти сами. Они и бомбу могут собрать. Им кажется, что так они борются за правду, что они воздают кому-то по заслугам. Что они наконец-то попадают в позицию силы. И вот, они увеличивают зло до масштаба ужасных трагедий. Как будто вся неправда мира, все зло, совершенное по отношению к ним или просто поблизости, собралось в них, как в кристалле, и рвануло.

Вы знаете, зло так просто никуда не уходит, оно сохраняется в воздухе, как чернильное облачко спрута. Вокруг нас уже достаточно темная тьма. Насилие никогда не было правдой и ею не будет. Никого нельзя бить — никогда. Никого нельзя унижать — никогда. Никого нельзя выбросить.

Сила — только в любви.

Катя Суворова

Каждый человек хоть раз в жизни испытывал раздражение, ненависть и делился с окружающими и близкими, как его всё бесит. Конечно, эти эмоции не помогают установить тёплые и доверительные семейные отношения. Наш блогер, мама Ксения Состина, рассуждает о вариантах реакции на то, что бесит.

«Как же меня бесят эти безграмотные граффити!»

«Зачем люди мусорят в подъездах? Зачем они вообще мусорят, неужели трудно бумажку до урны донести?! Бесит!»

«Селфи?! Бесит! И те, кто бесконечно этой ерундой занимается! Бесят!»

«У нас в классе все говорят „сосиська“! Меня это слово бесит!»

Самые разные вещи, явления и поступки время от времени бесят моих детей, а ещё раздражают, злят, выводят из себя, нервируют, напрягают, достают, мешают жить. Кроме детей, у нас в семье (в глобальном её понимании) есть взрослые. Лет этак за… Которых тоже «бесит»:

«Ездить не умеют, права накупили, на дорогах чёрт знает что творится, уроды».

«Все студенты тупые, учиться не хотят, работать тоже, вообще молодёжь вся ограниченная, только бы за компьютерами сидеть!»

«Женщины потеряли женский облик».

«Кругом бардак, люди вокруг бездуховны, циничны, любят только деньги…»

= И всё это бесит!

Примерно такую информацию (кое-где и дословно) порой транслируют в кругу семьи некоторые представители старшего поколения. Уверенно и безапелляционно. Я не удивляюсь, не спорю, не объясняю и не доказываю. Молчу. Пытаюсь удержаться на стуле под напором искренней ненависти к депутатам, студентам, детям, взрослым, женщинам, соседям, домашним животным и прочему. Думаю о том, какой ответ нашла для себя. Потому что я тоже человек, мне тоже не всё нравится в этом «лучшем» из миров, но в нём приходится жить и что-то отвечать детям на тирады в стиле «мама, бесит!».

Есть два пути. Первый (простой, надёжный, удобный, привычный) — ненавидеть, плеваться сквозь зубы, продуцировать в окружающий мир волны злобы и раздражения, потому что имею право, потому что «как они смеют, я же так не делаю», потому что просто бесит.

Второй (непривычный, странный, для кого-то даже нелепый) — подумать и тихо исправить то, что можешь исправить. Без лишнего пафоса, «шуму и пыли». Бывает, от тебя «бесячая» ситуация не зависит и исправить ничего нельзя. Тогда стоит лишний раз отчётливо осознать, по каким причинам ты сам так поступать, думать и действовать не будешь. Выдохнуть. И, собственно, всё.

= Первый пример

Кто-то оплевал (бывает, не в Букингемском дворце живём) стены в лифте. Вариант первый: прийти домой в ярости, поорать, что мир и наш подъезд полон уродов, испортить настроение себе и близким, злиться ежедневно, видя разводы по стенам лифта.

Вариант второй: пойти и помыть лифт. Что я, собственно, время от времени и делаю. Глупо? Может быть. Бессмысленно? Возможно. Унизительно? Не уверена. Зачем? Потому что это занимает десять минут моего времени. Потому что лифтом пользуюсь я, мои дети, моя маленькая племянница, мои гости. Потому что это мой дом. Ещё потому, что есть теория разбитых окон. Кстати, то же самое отлично работает с разбросанными в подъезде рекламными листками: можно беситься, а можно просто собрать и выкинуть. Да, кто-то будет разбрасывать, а я — убирать. Потому что я здесь живу и мне нравится чистый подъезд. Других аргументов мне не нужно.

= Второй пример

Когда-то так бывало и у нас в поездках — с водительского места время от времени неслось: «Куда ты прёшь?! Не видишь, что ли? Идиот! Баран!» Как правило, идиоты в соседних машинах этот театр одного актёра не видели и не слышали. Зато я и дети вовсю любовались зрелищем мужа и отца, который не контролирует ни себя, ни выражения, которые отпускает по адресу всех «неумелых» водителей. По большому счёту громко демонстрирует отличный пример неумения владеть собой. В последние несколько лет в нашей машине такие выступления исчезли. Муж и отец вырос и понял всю их бессмысленность и нелепость, научился уважать себя и нас. Выбрал второй вариант того, как реагировать.

= Подводя итоги

Когда слышу от своих детей очередную эмоциональную тираду про «бесит, бесит, бесит», превращаюсь в глупую птицу — попугая. Покачиваю головой, сочувствую, а потом повторяю снова и снова: «Не нравится — исправляй ситуацию. Сделай то, что можешь и хочешь. Пусть станет правильно. Красиво. Чисто. Честно. Не можешь исправить — делай выводы для себя. Только для себя. Бессмысленно учить, ругать, ненавидеть, презирать. Живи, меняй вокруг себя то, что можешь, и не делай сам того, что раздражает в других. А людей оставь в покое, они живут так, как умеют. И выдыхай».

Зачем я вообще обращаю на все эти «менябесит»-монологи так много внимания? Потому что вижу старшее поколение, которое не ищет никаких альтернатив для пустой, выливающейся в никуда ненависти, потому что мне не хочется, чтобы я, или мой муж, или мои дети, как бы ни сложилась наша жизнь, сидели на кухне и ненавидели всё и вся, вместо того чтобы встать и сделать ну хоть что-нибудь, пусть смешное и пустячное, чтобы мир стал немного лучше.

Потому что хочу помнить сама и научить детей, что, если исправить ситуацию не в наших силах, в наших силах не отравлять своей громкой бессмысленной ненавистью жизнь близких людей, которые вынуждены всё это слушать, хотя точно ни в чём не виноваты.

= И две цитаты из Льва Толстого

«Сколько есть людей всем недовольных, всё осуждающих, которым хочется сказать: подумайте, неужели вы только затем живёте, чтобы понять нелепость жизни, осудить её, посердиться и умереть. Не может этого быть. Подумайте. Не сердиться вам надо, не осуждать, а трудиться, чтобы исправить то дурное, что вы видите».

«Я открыл удивительную вещь — я открыл, что возмущение — склонность обращать внимание преимущественно на то, что возмущает, есть большой порок и именно нашего века. Ежели душа не слаба, то действуй и исправь, что тебя возмущает, или сам разбейся, или, что гораздо легче и чему я намерен держаться, умышленно ищи всего хорошего, доброго, отворачивайся от дурного, а право не притворяясь, можно ужасно много любить не только в России, но у самоедов».

- Ксения Состина

Вы тоже заметили, да? Мы стали старше.

Вначале все на свете старше нас. Мы младше других детей во дворе, младше задавак-первоклашек - какие же они большие, божемой, в одном из них целых метр двадцать роста. Мы младше второклассников, третьеклассников, старшеклассников, студентов. "Он уже на третьем курсе, "она уже окончила институт" - а мы еще нет. Мы столько всего еще нет.

Мы моложе взрослых - конечно же, мы моложе взрослых. Они повсюду, мы смотрим на них снизу вверх (а потом - и сверху вниз, но какая разница). Они везде. Мир принадлежит им, а мы принадлежим себе. Они, правда, считают, что и мы принадлежим им. Но мы-то знаем, что нет.

Мы говорим про кого-нибудь: "Он не с нами, он же взрослый!". Он - лет двадцати, тридцати, сорока. Другой породы. Мы самое новое, что есть в этом мире.

Потом весь мир начинает потихоньку нас догонять. Младшая сестра гуляет с мальчиком (какие мальчики, я ей пеленки менял!). Соседка-ровесница вышла замуж. Так рано? Почему "рано", ей двадцать пять... Одноклассница в парке катает коляску, прогульщик из старой школы водит "Тойоту", хулиган и гроза района уже отсидел, уже женился, уже развелся...

Но это все еще ничего. Это еще - "они", не мы. "Им" - можно. Они могут жениться, рожать детей, водить автомобиль, играть на бирже и выступать по телевизору. А у нас бежит другое время. Мы можем писать шпаргалки, кататься на велосипеде, рвать малину с куста и точно знать, что бабушка - бессмертна.

А потом и бабушка не бессмертна. А потом и мама.

Как "мама", почему "мама", это же значит, что мы уже не маленькие, да?

Мир продолжает катиться нам навстречу.

Мы уже старше всех парикмахеров, барменов и официанток.

Продавщиц и учительниц.

Водителей и медсестер, девочки-массажистки и тренера в тренажерном зале.

Мы старше соседки, соседкиного мужа - бухгалтера в нашей фирме, соседкиной дочки - ей в этом году поступать, и ее репетитора - да он родился в том году, когда мы поступали!

Дети восьмидесятого года рожденья где-то работают и даже давно начальники. Дети девяностого года рождения играют свадьбы. Дети двухтысячного года рождения... Подожди, подожди. Какой двухтысячный год? В двухтысячном году начнется новый век, а мы станем старыми, да? Глупость какая, откуда двухтысячный год, не бывает таких годов.

Но мы все еще младше. Мы младше политиков, адвокатов, деканов, психологов и врачей.

Главное - врачей.

Сначала мы младше их всех, даже терапевта, и это привычно. Потом мы уже старше терапевта, но младше стоматолога. Догоняем стоматолога, зато остается хирург. Хирурги очень долго старше нас. Это приятно: мы в надежных руках.

До тех пор, пока в больнице (пустячная операция, какие-то полипы, ну что у меня может быть серьезного, я тебя умоляю) нам протягивает профессионально отмытую руку совсем молодой человек. Мы вздрагиваем, не доверяем: он же моложе нас, когда он успел стать хирургом? Ладно, расслабься, не в возрасте дело. У этого юноши все-таки наверняка приличное образование, в его неприлично юные сорок... семь...

Дольше всех старше нас остаются онкологи. Но и они сдаются - перед теми, кому повезло.

Последним младше нас оказывается врач-гериатр.

И вот тогда, когда гериатр моложе нас на двадцать лет, а его медсестра - в четыре раза, когда у соседей родители, а иногда и деды годятся нам в сыновья, когда студенты пишут в анкетах год рождения, похожий на номер нашего первого домашнего телефона, когда моложе нас уже абсолютно все - тогда уже наплевать.

Какая разница, сколько им лет. Важно, что мы уже можем все то, чего они пока не могут. У нас уже все получилось: ведь отныне "те, кому повезло" - это мы.

В этом году мы уже живы. В этом году мы уже отметили день рожденья. В этом году уже не будет жарко, в этом году уже не будет ливней, в этом году уже лето, а следующей зимы, может быть, вообще не будет. Мы все детство об этом мечтали: чтобы не было следующей зимы.

Выйти на улицу, посмотреть на небо, посмотреть на голубей, которые вылупились уже после того, как мы стали старше. Все на свете произошло уже после того, как у нас уже все произошло.

А главное - мы уже поняли, что самое интересное у нас-то как раз впереди. Вот оно, уже маячит за поворотом. Но тем, которые все моложе нас, этого не понять. Как младенцу не понять трехлетку. Как первокласснику не понять жениха. Как студенту не понять декана. Как терапевту не понять гериатра.

Как нам не понять тех, кто моложе нас.

Виктория Райхер