BorisMirza

Деньги всем нужны. Особенно студентам, ВГИКовцам. Филимонову и мне нужно было озвучить дипломный фильм.

На что собирались потратить гонорар остальные - не помню. Но все высказывали заинтересованность в работе. Проект придумал наш художник, Володя Трапезников. По совместительству он был главным художником Ростова Великого и давно мечтал сделать День Города. Или просто Зимний праздник.

- Мы не сможем сделать день города?! Почему не сможем?! - кричал по обыкновению Трапезников. - Другие могут, а мы нет?

-Задача уж больно масштабная. - Сказал я.

- Ну и что?! Знаешь почему мы сможем?!- Трапезников даже привстал.

Всем стало интересно.

- Почему? - тихо спросил Ханес Келлер.

Володя еще мгновение помолчал, а потом объявил:

- Мы сможем.

- Ну, тогда, что... - сказал Филимонов.- Тогда понятно. Давайте работать.

Придумали сценарий довольно быстро. Вечером в московской мастерской Трапезникова написали от руки заявку. Так как в озере Неро (на берегу которого Ростов и стоит) всегда было множество щук, то и решили поставить концертную программу, на основе сказки "По щучьему велению".

Трапезников воодушевился:

- Сделаю шестиметровые горки ледяные, сцену-помост на озере! Артисты будут выходить из пасти огромной щуки!Иван-дурак на настоящей печке приедет!

Решено было поехать в Ростов, на месте найти финансирование у администрации города, и начать готовить проект.

Мэром Ростова был недавно избранный коммунист с какой-то простой русской фамилией. Сейчас не вспомню, да и про фамилию упоминаю только потому, что до него был другой мэр, со сложной не русской фамилией Теленгатор. Но это так к слову.

Новый же мэр сообщил, что денег тратить на мероприятия подобные "дню города" не будет.

Мол проблем и так хватает. Но обещал поддержать нашу инициативу на всех уровнях и предоставить рабочую силу и инструменты. Что честно и выполнил.

Кстати, таких праздников не было в Ростове уже много лет. Последний раз, как нам рассказали, День Города праздновали еще в СССР и закончилось все комически. На местном стадионе где проходили торжества рухнула трибуна. При чем именно под партийным начальством, и не только местным , но и ярославским. Обошлось без жертв. Но говорят, секретарь райкома получил несколько ушибов.

Больше дни города в Ростове Великом не праздновались.

И тут мы....

Трапезников начал стройку на льду озера Неро.

В его распоряжение мэр отправил пару десятков солдат. Правда из двадцати восемнадцать оказались старослужащими и работать не собирались, но зато следили, чтобы двое молодых бойцов выполняли указания Трапезникова. Тот фанатично трудился.

Остальная же наша группа состоявшая из четырех человек поделила обязанности между собой. Кроме

Володи который в Москве что-то доделывал по нашему фильму.

Я ходил по банкам и рекламировал наш проект, прося деньги и даже иногда их получая.

Кстати, тогда, в первый раз с удивлением я обнаружил, что все бывшие комсомольцы теперь сидят на уютных местах в банках. Особенно яркий товарищ принимал нас в ростовском отделении "Менотепа". Он прочел целую лекцию о пользе траты денег на общественные нужды. В каждой фразе этой лекции были тошнотворные комсомольские штампы. Напоминал он автомат запакованный в серый костюм. На носу висели модные очки с черно-золотой оправой.

Выслушав лекцию, и поняв, что денег он не даст, я спросил глядя ему прямо в глаза:

- И что, у вас все такие?

Он не чуть не удивился:

- Да, поэтому мы самый успешный банк.

Одако, он был единственным, кто не дал денег на праздник. И мои походы увенчались тем, что я собрал вполне приличный бюджет, а Трапездникову добавилась задача - нарисовать логотипы спонсоров.

А если учесть, что Ханес в основном занимался подготовкой съемки видеоролика(в чем она заключалась - не знаю), Костя ездил со мной по городам и весям для солидности, то выходило, что вся ответственность и основная забота о празднике легла на Трапезникова.

Мы снимали пол дома рядом с жилищем нашего художника и естественно, он каждое утро вбегал к нам и будил. В основном криками и упреками.

- Вы ничего не делаете! Только пьете каждую ночь! - Это была правда, но я считал что ночь наше время и вырвавшись от жен и родителей мы имеем право ночами побухать, тем более, что это никак не влияет на трудоспособность.

Это все я каждое утро объяснял Трапезникову. После чего он убегал работать, а мы медленно поднимались, Ханес выкидывал мусор и пустые бутылки, оставшиеся после вчерашней пьянки и шел умываться - чистить зубы. Щетка у него была вполне экзотическая, со съемными одноразовыми головками.

И если Трапезников уставал от огромных объемов работы, то Ханес от неустроенности быта. Пил он с нами на равных, а вот спать в верхней одежде в холодном доме(на дворе был февральи мы не особо утруждали себя топкой печи), закусывать жесткую дешевую водку "Ролтоном" и ссать на улице он не привык. И страдал. Трудно ему было рядом с настоящими творческими людьми, которые могли выйти по нужде на улицу в тапках, начать, так сказать, процесс, поскользнуться, упасть и продолжать уже лежа и еще и хохоча при этом. Ежевечерняя баня, которую Трапезников топил "для отдыха" только подтачивала силы нашего немца.

И вот произошел первый срыв.

Утром, по уже сложившейся традиции, Трапезников прибежал с упреками и претензиями. С порога начал кричать:

- Вы ничего не делает! Только пьете каждую ночь! А надо отбирать самодеятельность! Договорится с цирком! Посмотреть ансамбль танца!

Мы с Филимоновым медленно поднимались со своих коек, чтобы в очередной раз убедить Трапезникова, что все будет в порядке.

Но нас опередил Ханес. Он вскочил. Нацепил очки и громко заорал что-то на странной смеси немецкого с каким-то другим языком похожим на русский. Здесь были и "даст ист" и знакомое "бля" но вместе вся эта тарабарщина, произнесенная крайне экспрессивно, в одно целое не складывалась никак. Смысла в этом эмоциональном монологе доискаться было нельзя.

Только самый конец, итог, так сказать, был ясен. Ханес закончил свою речь резким, не терпящим возражений возгласом:

- И всё, Володя! И все!!!

Мы все опешили. Особенно Володя Трапезников. Возникла странная тишина, никто не двигался с места. Ханес смотрел в упор на Володю и ждал ответа.

- Ну, раз так,- сказал Володя. - тогда... Знаешь, Ханес... от тебя я такого не ожидал.

Он махнул рукой и вышел.

Мы стали смеяться. Вернее

не так - мы начали ржать. И еще точнее - мы хохотали до боли в животах, так что я упал на раскладушку и она сломалась подо мной пополам. Только растерянный Ханес смотрел то на меня, то на Филимонова, то на Костю.

- А что вы ржоте?! - спросил он. - Я же все верно ему сказал. Все правильно.

- Дааааа, - с подвыванием, всхлипывая, ответил я.

- Все правильно сказал!- Ответил Костик, вытирая слезы.

- Только ни слова не понятно. -Сказал Филимонов и мы опять заржали.

С тех пор, слова "И все, Володя! И всё" стали нашим талисманом в этой сказочной ростовской эпопее.

Но работать и правда надо было.

Мы , Ханес, Костя и я, ездили по деревням, смотрели самодеятельность. Просили селян исполнить две песни.

Одну хором - зимнюю. И другую сольную, любую.

И что же вы думаете? Везде... Нет, не так. Везде! В каждой самодеятельности, каждой деревни исполняли одни и те же песни. Вот этот репертуар:

Хором- "Снег, снег, чистый серебристый"...

Сольно- "Я домой пошла, тяжело несла".

Причем последнее пели с сексуальным подтекстом, хорошенькие тетеньки, глядя на нашего немца.

После прослушивания нас обычно поили чаем с выпечкой. Это было здорово, учитывая насколько давно мы не питались нормально, дома в Москве. На одном из таких чаепитий милая девушка, видимо решилась таки проявить инициативу и спросила:

- Скажите, Ханес, а чем русские отличаются от немцев.

Ханес, впившийся в этот момент в липкий пирог с вареньем, задумался. А потом прожевав и вытерев рот платком сказал:

- Немцы порядочнее.

Возникла неприятная тишина. Мужская часть самодеятельности напряглась.

Я первым понял, что хочет сказать немец.

- Ханес хотел сказать, - произнес я, - что немцы более аккуратный народ. С чем не поспоришь конечно, но...

И тут Ханес, настроенный на общение перебил меня:

- Я и говорю, - с нажимом сказал он. - Немцы гораздо порядочнее!

Однако работы мы, а в основном Трапезников, делали и процесс близился к завершению.

Уже были построены большие, восьмиметровые горки по которым можно было скатится с набережной на лед. Уже стоял почти готовый дворец на на льду озера Неро. Уже высовывалась практически готовая голова огромной щуки с глазами сделанными из милицейских мигалок.

И печку на которой должен был прикатить по сценарию Иван-дурак, Трапезников сделал, обшив старенькую "Ниву" фанерой.

Нашли и трех артистов- ведуших. Один должен был исполнять, Ивана -дурака. Другой - Царя. Ну и принцесса. В нехитром сценарии нашем, Принцесса была несмеяна, и все время плакала. По заданию Царя, Иван-дурак должен был веселить Принцессу.

Делал он это с помощью гигантской щуки, сделанной из фанеры, из пасти которой выходили разные артисты....

Пришла пора найти и самих артистов, для развлечения Несмеяны и ростовской публики за одно.

Я спрашивал местных жителей, кого бы им хотелось увидеть, какую звезду. Предлагались мощные артисты, типа Саши Айвазова.

Но в ответ я услышал:

- Вот бы хорошо Мишку...

- Какого Мишку?- удивился я. -У него фамилия есть?

- Нет, нету фамилии.

И только чуть позже я понял, что вместо певцов и певиц, жители хотят циркового мишку, милого зверя, который в цирке ловит мячики в трусы.

Это было решением всех проблем. Мы отправились в Ярославский Цирк предварительно договорившись, что будем пытаться ангажировать для нашего праздника не только дрессировщика с медведем, но и гимнастов.

В цирке нас принял сам директор - Трахтенберг. Кто-то из администрации Ростова мне шепнул, что он еврей из потомственной цирковой фамилии. Все его предки руководили цирками. Я придумал подарить ему фаршированную щуку. Это сработало. Величественный директор всея ярославского цирка улыбнулся.

- Сколько номеров вам нужно?- спросил он, попутно разъяснив цирковую терминологию и отличие "номеров" от "выходов".

Мы рассказали, как видим праздник. Гимнасты, молодые замечательные ребята, призванные в кабинет директора, кивнули, согласились, и умчались на манеж, репетировать.

- Они всегда репетируют, это цирк, это их жизнь. - Сказал директор.

После чего он кому-то звонил по телефону, разговаривал начальственным тоном, не терпящим возражений и в итоге сообщил:

- Идите к медведям. Там вас встретит заслуженый артист Тимур Салдыбеков, он покажет вам медведя и вы обсудите с ним выступление.

Мы пошли искать медведей. Ходили по кругу и никак не могли найти.

- Где же этот медвежатник? - Спросил Филимонов, видимо начиная раздражаться. И вдруг радостно закричал:

- Вот он!

И показал пальцем на дверь над которой был изображен шагающий медведь.

-Дурак ты, - ответил я, - это герб Ярославля...

.....

Медведя мы все-таки нашли. В небольшой комнате с крохотными клетками нас встретил заслуженный артист, дрессировщик Салдыбеков.

- Вот мишка, - указал он на клетку. Действительно, там был медведь. Он тянулся через клетку к дрессировщику, но лапа не пролезала, только когти, которыми он старался дотронутся до хозяина. И когда нога дрессировщика оказывалась близко к клетке, то мишка высовывал длинный язык, пытаясь лизнуть ее.

А Салдыбеков между тем говорил:

- Не знаю, как мы повезем медведя в Ростов? Ведь он, мишка-то, никогда вне манежа не работал...

- И что же делать?

- Ой не знаю. Медведь ведь такой зверь, серьезный зверь... Ему надо попривыкнуть, принюхаться, там небось народу у вас будет много, зрителей-то..,

- Тыщи две будет...

- Ой-ой! - А медведь-то опасный зверь, не привыкший. Ему ко всему принюхаться надо.

Я понял, что главная наше "звезда" ускользает из программы.

- У нас есть хорошая гостиница, прямо в ростовском кремле. Давайте мы вас привезем за три дня. Поселим, и водите каждый день мишку на площадку, пусть принюхивается.

- Мы обещали три тысячи, за выступление, давайте мы прибавим. Пусть будет пять тысяч. - Это практичный Филимонов решил перевести все на экономические рельсы. Но дрессировщик не сдался.

-Да мне легче три раза здесь в манеже отработать, чем на улице, где медведю...

- Я понял. Ок, пойдем, Володь, обратно к директору.

дрессировщик пожал плечами. Мы вернулись к директору.

- Может тогда, раз медведю надо принюхиваться, то мы какой-нибудь другой номер возьмем? - спросил я.

- Что значит другой?!- Возмутился Трахтенберг.- Вы в цирке. А в цирке слово директора закон. Подождите минуту.

Он поднял трубку телефона.

Через пять минут обратился ко мне.

- Пройдите к медведям, там вас встретит дрессировщик Петров и покажет вам зверя. Объясните ему задачу.

Слово директора в цирке закон и мы опять поплелись к "медвежатнику". Там нас встретил дрессировщик Петров. Он был моложе своего восточного коллеги и напоминал положительного героя русских сказок.

Встретил он нас у той же клетки с медведем, который точно так же как пол часа назад пытался облизать ботинок дрессировщика.

-Сколько бы вы хотели за выступление? - Спросил я осторожно.

- Как директор сказал - три тысячи. - Ответил Петров.

- А вот скажите, вас ведь дня за три надо забрать? Гостиница нужна.

-Зачем?

-Ну ведь медведь же, всю жизнь только на манеже работал, ему нужно привыкнуть, принюхаться...

- Что?

- Привыкнуть, принюхаться.-Повторил я.

И тут дрессировщик выдал поистине историческую фразу, или даже, афоризм:

-Да хули он будет нюхать!- сказал Петров.

Танцевальный ансамбль "Чайка", девять пар, так же согласились выступить на нашем празднике. Конда они показали свою программу, я испугался. Это было слишком здорово. Они задорно отплясывали русские народные танцы с акробатическими элементами. Это должно было стоить очень дорого.

После просмотра, я долго мямлил, говоря, что да, мне понравилось, но денег у нас мало.

Руководитель ансамбля, посмотрела с пониманием, однако ответила:

- Ребятам нужно хоть сколько-нибудь заработать, они профессионалы...

Я внутренне согласился. Они и правда профессионалы. И даже если они бы запросили по сто долларов на человека, это было бы справедливо.

- Сколько вы хотите, -спросил я прямо.

- Пятьдесят рублей.

Я не смог скрыть удивления...

Все было готово. Ханес попытался съехать с горки на ногах, но где-то на середине упал и вылетел на лед вперед головой.

- Хорошо, что мы убрали ледяные глыбы, - философски заметил Трапезников, - еще час назад они лежали прямо у горки. Случилось бы ледовое побоище.

....

- Сколько прийдет народу?

- Тыщи две прийдет...

- Дай Бог. Столько стараний, а вдруг никого не будет...

Филимонов поморщился:

- Знаете чего я опасаюсь?

- Чего?

- Вчера Трапезников принес рисунки. Те что на конкурс. Детские. Сколько вы думали, что их будет?

- На стенд должно хватить полюбому.

- Ну так, вон они в той комнате лежат, под столом. Несите.

Мы с Костей залезли под стол. Там стояли большущий мешок. Плотно забитый детскими рисунками.

- И знаете, что я думаю? Если судить по этому мешку, то придет не две, а целых пять тысяч...

Я попытался представить, что будет, если пять тысяч человек придут на небольшую набережную озера. И ужаснулся.

-Да ладно! Кому нужен этот день города с мишкой косолапым в роди главной звезды.

Я отмахнулся от надвигающихся трудностей, как всегда делал и делаю.

Праздник должен был быть через три дня. Было 14 февраля. В кафе на набережной местная интеллигенция праздновала день любви...

Светило солнце. Началось потепление.

-Даааа, таит всё. - Мне было страшновато. Филимонов работал с артистами. Костик занимался звуковой аппаратурой, Ханес бегал с видео камерой,

А я смотрел, на наш ледяной замок, который теперь стоял в центре большой лужи...

-Выдержит! - сказал Трапезников. Три дня простоит.

- Главное чтобы люди пришли. Я развесил детские рисунки. Все стенды из школы принес. С двух сторон обклеил. Едва хватило.

- Молодец, что не выкинул.

Он прочел мои мысли. Выкинуть большую часть хотелось. Но рука не поднялась, так и вешал детские каракули на тему зимы в Ростове...

- У нас новый спонсор. - Сказал Трапезников.

- Ух ты! Кто это нам решил денег подкинуть?

- Да не! Денег не жди. Винзавод, новый сорт водки привезет, людям на дегустацию.

....

Мы устали. Устали бегать по делам, устали организовывать то, на что требуется целая толпа организаторов, устали пить. Даже волноваться устали.

И все же волновались.

В день праздника светило солнце. Было очень тепло.

Автобус с артистами выехал на лед и встал за декорацией.

Я видел отчаянно жестикулирующего Филимонова с матюгальником в руках.

Мимо меня несколько раз пробежал Ханес с камерой в руках. Костик с будистским спокойствием сидел у звука.

От Трапезникова же остались одни глаза:

- Боря- сказал он. - Есть проблема...

-Народу никого? - Спросил я так же тихо.

- По милицейским сводкам уже с утра в парке около 15 тысяч... Народ полез на лед...

- Проблема.

- Борь, они сцену окружили, беги разрули как-нибудь.

Картина, которую я увидел, подойдя к сцене, была достойна самого Сальвадора Дали. Под весом нашего ледяного замка, автобуса с артистами, а так де толпы зрителей - лед просел. Люди окружившие сцену стояли по щиколотку в воде. На единственном ледяном островке дрессировщик выгуливал медведя.

Я растерялся и не нашел ничего лучшего как крикнуть:

- Просьба к зрителям вернуться на набережную! Вы стоите в воде! Вы промокните!

- Уже! - Раздалось мне в ответ.

- Мы закаленные!

- Море по колено!

Я махнул рукой. Авось не утонут...

Представление шло. Танцоры плясали, акробаты кувыркались, мишка ловил мячики в трусы...

Мимо меня то и дело пробегал Ханес с камерой.

я видел как Костик двигает рычажки на звуковом пульте. Как Филимонов напряженно следит за происходящим на сцене. И счастливое лицо Трапезникова...

...

Вечером по окончании праздника был банкет. Усталый Трапезников быстро напился и его увела домой жена.

Ханес же, после завершения нервотрепки расцвел. Окруженный русскими девушками, он вещал:

- Русская водка хорошая!

Немецкая водка плохая!Но немецкое пиво хорошее! А русское пиво плохое!

- Ханес, прекрати, -попытался остановить его я.

- Боря, отдыхай! - таким вот словосочетанием Ханес легко отстранил меня от разговора.

Ну, что ж. Пришлось начать отдыхать.

Утром я проснулся в нашей избе завернутый в скатерть из банкетного зала...

Пришла пора уезжать.

Около вокзала я спросил бабку торгующую щуками с лотка:

- Слышали бабуль, тут праздник в городе был?

- А как же! Приезжали москвичи, - ответила она, - запустили щуку огромную в озеро. Кто выловит тому мульён. Но никто не решился.

Что ж, пусть так. Все заканчивается когда-то. И студенчество, и работа, и дружба. Поезд унес нас обратно в Москву.

А время уносит все дальше и дальше от того дня, когда мы работали и веселились вместе. И были счастливы.

#рассказы_мирза

- Все вот эти твои деревенские мужики и бабы - не бывает таких!

Когда он входит ко мне без приглашения и без стука, дома становится очень громко.

- А какие бывают?

- Такие, как я.

- Ок, - говорю, - слелующий рассказ про тебя напишу.

Он вдруг понимает, что я не вру. Смотрит и молчит.

- А что напишешь?

- Правду.

- В смысле?

- Напишу, что тебе бабы не дают. И, что ты, вместо того, чтобы работать целый день, мелочь сшибаешь ходишь. И пьешь на халяву...

- Это неправда.

- Что именно?

- Что бабы у меня нету. Есть одна...

- Ладно. Верю. Русские женщины сердобольные...

- Слушай, а у тебя....

- Не дам.

Дальше следуют препирания и подходы. Миша, так зовут моего гостя, пытается давить на жалость, обещать невозможное, уверять в несбыточном. Я отбиваюсь. Привык. Давно бы прогнал этого здорового детину, если бы не его страсть к чтению и критике.

- Ладно. Нет денег. Ладно,верю. Дай что-нибудь почитать.

- Что тебе дать?

- Не такое, как у тебя. Что-то величественное хочу. Чтобы жизнеутверждало.

Я вынимаю толстый том и отдаю ему.

- Вот. "Противостояние" Кинга. Тебе понравится.

Он берет том и уходит. Я провожаю его чтобы посмотреть, какая погода и стоит ли идти на рыбалку...

Тепло и солнечно. Меня ждет река.

Вечером я опять встречаю Мишу . Пьяный, он спит в пыли под мостом. Я даже не пытаюсь поднять его. Просто прохожу мимо. Видно все же нашел деньги.

Неделю спустя он опять заходит ко мне. Возвращает книгу.

- Прочел-прочел. Хорошо пишет. Прям, как проглотил. Вот и ты бы так.

- Как?

- Величественно. Утверждающе надо... А то все мрачно, аж живот сводит.

Я киваю. Знаю, что он скажет дальше:

- Сосед, дай полтинник!

Ты просишь рассказать о тебе и о нас, и о том что случилось и еще случится с тобой. И со мной. И с нами.

Да-да. Я обязательно расскажу. Расскажу так, что станет понятно все, что случилось в том месте, где ручей превращается в реку.

***

Да-да, я обязательно расскажу.

Вот ты стоишь посредине на качелях-балансире и пытаешься удержать равновесие. Это трудно, если не сказать невозможно. Но ты все равно пытаешься. Что ж.

Это твоя жизнь в конце концов.

***

Это твоя жизнь в конце концов.

И, когда ты вот так вот стоишь, стараясь не упасть, я смотрю только на твои кеды и не вижу лица. Мгновение, еще, еще. Нога дрожит и ты спрыгиваешь. Нет, падаешь в пыль.

Я подбегаю и, конечно же, не успеваю поймать тебя.

И сейчас, и потом, всю-всю жизнь я не успеваю сделать самое важное. Как ни спешу.

Твоя голова на моих коленях. Волосы выбились из пучка и одна прядь лежит в пыли. Я аккуратно поднимаю ее и вглядываюсь в твое лицо. Больно тебе?

Ты киваешь и слеза застыла в уголке глаза.

А я поражаюсь: какая же ты красивая! Какая ошеломительная, бесконечная красота!

И в этот момент время застывает и звуки улицы исчезают. Становится тихо так, что, кажется, я слышу шуршание крыльев голубей на крыше твое дома. И журчание ручейка в овраге в нескольких километрах от нас, и ...

Я хочу наклонится и поцеловать тебя, но сделать это невозможно, ты лежишь на моих коленях, и я не могу потревожить твой покой.

А ты улыбаешься хитро и смотришь, прикрыв глаза, и ждешь, что я буду делать...

Ничего я не буду делать. И сейчас, и потом, всю-всю жизнь, я не могу сделать самого важного, того единственного, что нужно, необходимо сделать. Как ни стараюсь.

И так оно и останется навсегда. Ты будешь балансировать и падать, а я только наблюдать и любить то, до чего не смогу дотянутся.

***

Я буду только наблюдать и любить, ведь в конце-концов каждый ручей превращается в реку.

И, если идти по оврагу вниз по течению, то обязательно придешь к реке. Так говоришь ты, а я верю. И мы идем.

Конечно мы не найдем реки. Но ты обязательно захочешь перепрыгнуть на другой берег ручья, ухватившись за тарзанку, которая мне кажется опасной. Но тебя, конечно, не остановить, не предупредить и не убедить ни в чем. Ты обязательно прыгнешь. И будешь смеяться над моей трусостью.

И, визжа, взлетишь в небо на мгновение, закрыв солнечные лучи, пробивающиеся сквоз ветки деревьев в темном овраге.

Ты теперь на той стороне, а я на этой.

***

Ты теперь на той стороне, а я на этой.

И вода между нами, а над ней тарзанка.

На мгновение наши глаза встречаются. Ты, видимо, ждешь, что я тоже прыгну.

А я поражаюсь: какая же ты красивая! Какая ошеломительная, бесконечная красота!

Становится так тихо, что я слышу только журчание ручейка, текущего прямо передо мной и шуршание крыльев голубей на крыше твоего дома, в нескольких километрах от нас.

Ты усмехаешься и думаешь, что я боюсь прыгнуть.

И я усмехаюсь тоже, и иду в брод через ручей, стараясь прыгать с камня на камень, чтобы не особенно замочить штаны. И, когда ты уже совсем близко, я поскальзываюсь. Нет, я не падаю, я же не ты.

***

Нет, я не падаю, я же не ты.

Но, поскользнувшись, оступаюсь и погружаюсь в воду по колено. Ты хохочешь, а я бреду к берегу, уже не обращая внимания на сырость.

Выхожу и сажусь на мокрую землю. Пытаюсь выжать штаны не снимая.

А ты подходишь сзади тихо, и кладешь мне руки на плечи, и обвиваешь шею, а прядь твоих волос щекочет мне щеку.

И я знаю твердо, что когда-нибудь расскажу о том, что случится с тобой. И со мной. И с нами.

***

Я расскажу о том что случится с нами, когда мы найдем то место, где ручей превращается в реку.

***

Там где ручей превратился в реку, ты решила пошутить. Ты всегда шутила вот так. Взяла и упала в воду. И, раскинув руки, погрузилась на дно. И оттуда, видимо решив изобразить утопленника и открыв под водой глаза, ты смотришь вверх. А мне кажется, что на меня.

***

Мне кажется, ты смотришь на меня и ждешь, что я буду делать...

Ничего я не буду делать. И сейчас, и потом, всю-всю жизнь, я не могу сделать самого важного, того единственного, что нужно, необходимо сделать. Как ни стараюсь.

И так оно и останется навсегда. Ты будешь падать и тонуть, а я только наблюдать и любить то, до чего не смогу дотянутся.

***

Я сделал все, что обещал. Вот что случилось с тобой и со мной. И с нами.

В том далеком прошлом, где ручей превращается в реку.

Тогда вздохнула более свободной

И долгий страх превозмогла душа,

Измученная ночью безысходной

( Божественная комедия. Ад. Данте).

1.

… сначала появляется безотчетный страх. Я еще не понимаю, что со мной. У меня трясутся руки - так, что мне приходиться сжать их коленями. На лбу, а потом и на всем лице, выступает пот. Мне хочется лечь под одеяло с головой, чтобы спрятаться. Но тогда бы пришлось выпустить руки, а они ну просто ходуном же ходят. Еще мгновение, и я осознаю, что мне больно. Где-то слева под ребрами маленькая точка боли разрастается в пятно.

Я попытаюсь встать. Мне нужно встать и сделать с собой что-нибудь, чтобы не болело так. Но что? Я не знаю. Горячая ванна должна помочь. Да-да. Горячая ванна. Спасительная мысль, великолепная. Я поднялся из-за стола. Вытаскиваю изо рта скуренную до фильтра сигарету, хочу бросить ее в пепельницу, но руки так трясутся, что я роняю бычок под стол. Боль. Черная волна. Интересно, как я сам оказался под столом?..

Ванна. Единственная мысль. Горячая ванна, я верю, она спасет меня. Ползу. Дверь приоткрыта. Свет не горит. Тянусь рукой, чтобы включить, не попадаю по клавише. Тянусь. Еще чуть-чуть. Кнопка. Свет. Электрический, желтый, яркий. Больно.

Раковина белая, чистая. След зубной пасты на краю. Подтягиваюсь. Встаю на ноги, опираюсь на холодный, белый, на белый холодный… забыл, как называется. На холодный фарфор? Мрамор? Кафель? Из чего делают раковины?..

Из зеркала на меня смотрит труп: кожа белая, скулы проступили, губы вытянулись в долгую фиолетовую линию. Только глаза живые. Это глаза сумасшедшего.

Рвота. Я ничего не ел со вчерашнего утра, больше суток. Только пил и курил. А меня все равно рвет. Протягиваю руку к крану ванны. Красная ручка – значит горячая вода. Кручу. Рука соскальзывает, кран не хочет поворачиваться. Протягиваю другую руку. Пошло потихоньку. Где-то далеко звук льющейся воды. Боль. Иглой прокололи под ребром и крутят, крутят...

Ванна не наполняется. Брызги. Ванна почему-то не наполняется. Страх и боль. Пробка, я просто не заткнул… где она эта пробка? Нет. Вода льется. Летят брызги, но все бесполезно – пробки нет.

Я снимаю носок и с трудом затыкаю дыру, куда стремительно уходит вода. Надо раздеться, но я не могу. Секунда. Что тут думать. Мне нужна горячая ванна. Еще чуть – чуть, и я перевалюсь через эмалированный ( да-да! Эмаль!) край, прямо в одежде.

Вода горячая. Почти кипяток. Легче. Чуть легче. Еще. Да. Вот же она эта пробка. Лежит себе в уголке.

2.

Где я был эти дни? Мука страшная, боль под ребрами и в суставах, и пот так и льет холодный, липкий. Мокрая простыня от него. И никого вокруг, ни души. Где-то между мучительными приступами, между трудной дорогой до едва облегчающей страдания ванной и обратно в кровать, между приступами тошноты выворачивающей наружу внутренности, я осознавал, что вот я такой хороший, почти богатый, почти успешный, почти хозяин своей судьбы, теперь умираю. А рядом никого.

Когда удавалось, нет, не уснуть, а впасть в некое подобие сна, я видел незнакомую мне девушку, бредущую в незнакомом мне городе, около большого пруда. В сквере. На ней была красная с черными клетками юбка, мужская замшевая куртка с чужого плеча и длинные ….. волосы, забранные в хвост. В моем сне было тихое лето в пустом сонном городе. Я не испытывал к этой девушке никаких чувств, просто безотрывно смотрел на нее, вот она идет по бетонному берегу, останавливается, смотрит на воду, бредет дальше. И как бывает во сне, я хотел окликнуть и спросить ее: «Кто ты?», но не мог. А она все шла по бесконечному берегу бесконечного озера. И догнать ее необходимо и сказать самое главное. Что? Я не знал.

Было в этом бреду что-то важное, такое, что я боялся очнуться, не догнав ее здесь во сне и не сказав ей, но как бы я не бежал, как бы не старался нагнать уходящую от меня девушку, я не мог. Ноги увязали в асфальте, колени сгибались не в силах держать тело, мышцы не слушались приказа. А она уходила. И ее фигура постепенно скрывалась за деревьями. Я кричал беззвучно и приходил в себя. Боль возвращалась, и нужно было ползти в ванну, потому что в жизни, в отличие от сна, у меня есть простая цель – добраться до горячей воды…

В ванной боль отпускает, но настоящего облегчения нет. Я знаю это ненадолго, и вскоре мне придется ждать, когда же я, наконец, опять впаду в сон хоть на краткое время. Когда же я вернусь в то застывшее лето, где незнакомая мне девица бредет по бетонному берегу городского пруда. И может быть, в этот раз я догоню ее и скажу… что-нибудь.

Мы сядем на скамейку, нас будет обдувать летний ветерок. Такой теплый…

Зима. Меня, прямо в мокрой одежде, волокут в скорую на носилках. И опять я не могу двинуться, хотя знаю – мне надо бежать. Никакие это не санитары. Это монстры. У того, кто называл себя врачом, руки поросли шерстью. Куда они меня несут?

Холодно.

Машина скорой помощи летит сквозь метель. Я слышу разговор санитара и врача впереди. Голос врача странный мяукающий.

- Еще один урод, сей путь свершает снова,

А ты работай и об отдыхе забудь,

Вози дерьмо средь сумрака ночного.

И голос санитара похожий на собачий лай:

Да, с этой наркотой одна сплошная жуть,

Достал уже ублюдков вид проклятый;

Мне бы в охранники найти обратный путь.

А то уже за вечер этот - пятый…

И опять врач:

Таких уже я видел много сот

Стоящих в очередь, в кладбище ждущих входа,

Теперь еще один сюда идет,

Пока не мертвый, в царство мертвого народа…

В приемном покое меня перекладывают на каталку и везут по больничному коридору.

Я слышу, как врач объясняет медсестре:

- Этот еще ничего. Интеллигентный. Вся квартира книгами завалена. И у кровати на тумбочке бюст Данте, представляешь? Наркота, доходяга, А туда же…

-Чей еще бюст ты там увидел? – Раздается недовольный ответ медсестры. – Везде тебе бюсты мерещатся…

Я возвращаюсь из темноты. Безотчетный страх уходит почти сразу, потому что боли нет. Я слышу звуки за окном, где–то далеко едут машины. Чуть ближе женщина зовет ребенка домой. Я слышу их и это прекрасные звуки. Я вижу потрескавшийся с желтыми разводами потолок и это самый красивый потолок из тех, что я видел в своей жизни.

- Я жив. – Эту радостную весть я пытаюсь произнести громко, но выходит нечленораздельное бормотание. Во рту у меня какая-то трубка.

3.

С тех пор прошло много лет. Я веду здоровый образ жизни, и со мной в съемной квартире живет девушка. Второй год. Честно говоря, отношения наши поостыли, и мне порою хочется выгнать ее. Да, я выздоровел, но стал мрачным и скучным типом. Последнее время она все сидит одна в своей комнате. Вышивает. Сюжеты ее картин - нелепые и, по моему мнению, не слишком удачные. В последний раз я подошел к ней и, взглянув на вышивку, увидел почти готовую кошку, стоящую на фоне неба и темного леса, глаза у кошки какие-то испуганные.

-Это что? – Спрашиваю я, глядя на кошачью морду.

-Кошка. - Отвечает она.

-А чего такая морда у нее, точно за ней бультерьер гонится?

-Она просто растеряна. Зашла далеко от дома и теперь не знает, как вернуться.

Я ничего не понимаю. Почему такой сюжет? Но разбираться мне лень и не охота. Бред и есть бред.

На следующий день мы страшно ссоримся. Нашу семью доконало хроническое безденежье и отсутствие своего жилья…

Я кричу на нее, и даже замахиваюсь, намереваясь ударить, но вовремя останавливаюсь. Она собирает вещи, их не много. Не больше одной сумки. И уходит. На ней майка и красно-черная клетчатая юбка. Перед уходом она накидывает на себя мою старую замшевую куртку.

Дверь за ней закрывается. И вдруг я опять чувствую ту боль. Она возвращается сразу, как будто и не проходила. Я стою сгорбившись в коридоре. Минуту-другую. Горячая ванна? Нет.

Я бегу за ней. Она наверняка пошла пешком, потому что у нее не было талончика на троллейбус. Я бегу, держась за бок. Ищу ее по все нашей улице и выбегаю на бетонный берег озера. Вот она, идет по берегу, останавливается, смотрит на воду, бредет дальше. И я бегу за ней. Потом выкрикиваю ее имя. Она оборачивается, смотрит на меня. Но я не могу больше бежать. Мне больно. Я стою и держусь за бок. Теперь она сама бежит ко мне.

-Что с тобой? Тебе плохо. – Спрашивает она и берет меня за плечи.

-Нет. – Отвечаю я. – Спасибо. – Я наконец отрываю руку от живота и обнимаю ее.

-За что? – Она прижимается щекой к моему плечу.

- Я жив. – говорю. – Жив.

Мы стоим обнявшись. Далеко на краю парка машина скорой помощи. Около нее курят два санитара. У одного вместо головы собачья морда. У другого рысья.

...А когда идет ливень - это Бог с небес наливает в огромную чашу прозрачную холодную воду. Так говорила моя бабушка. Она была учительницей русского и литературы. Умела говорить красиво.

Да, мы живем на дне чаши. Не на самом дне, но около. На самом дне чаши - озеро.

Всю жизнь, пока я жил на его берегу, озеро пугало и манило меня.

Озеро давало жизнь : беременных женщин увозили на лодке на другой берег и дальше на машине в райцентр рожать и возвращали по озеру с малышом.

Покойников в гробах тоже увозили на лодках. Так быстрее и проще было добраться до кладбища.

Озеро кормило в прямом и переносном смысле. В совхозе разводили рыбу с незапамятных времен.

Иногда озеро становилось враждебным и забирало людей. В основном пьяных. "Будешь пить и озеро проглотит тебя" - часто повторяла бабушка, с укором глядя на какого- нибудь пьянчугу. И я представлял, как озеро в виде огромного водяного человека, раскрыв гигантскую пасть глотает пьяницу...

Но чаще, летом, озеро было для нас, мальчишек гостеприимным миром. Сколько часов, дней, недель и месяцев мы просидели с удочками на его берегах, поросших высокой травой и ивняком! И не сосчитать...

И купались и набирали воды. Ведь это Бог налил прозрачную холодную воду на донышко огромной чашы, внутри которой мы жили...

***

Когда я был маленький, то всегда помнил, что мой дядя играет на гармони. Так хорошо играл! Но очень, очень редко. Впрочем, те считанные разы, когда я слушал его игру, навсегда отложились у меня, нет, не в памяти, это само собой, а в душе.

Тот первый раз, когда я услышал его музыку, я помню так хорошо, что стоит мне закрыть глаза и я могу увидеть и услышать всё.

Даже рисунок облаков на хмуром преддождевом небе. И ветки жасмина на заднем дворе. И скамейку, на которой сидел дед, дядин отец. И самого дядю. И деда. Как сейчас.

Дед долго умолял сына сыграть. А тот отнекивался. Мне было уже лет десять и я понимал, что происходит что-то неприятное и неправильное. Я присутствовал при разговоре двух взрослых людей, один из которых, старик, униженно просил молодого сыграть на гармони. В деревне старших уважали и то, как сын разговаривал с отцом поразило меня.

- Ну, сыграй, Митюша, - попросил старик.

- Вот прилип!

- Сыграй, Митюшк, уважь отца.

- Прилип, черт.

- Эх, ведь нехорошо...- Старик махнул рукой и сделал вид, что сдается и уходит. Но остановился и произнес. - У меня там есть чего...

Он был жалок, в своей дряхлости и немощи, в своих очках, перемотанных изолентой, в своем засаленном берете, в своем глупом лукавстве.

- Есть? - Это интересовало сына. - Так неси.

Он был крупным. Высоким мужиком, в полной силе. Пока еще тяжелая работа и водка не пригнули его к земле, и не обессилили, как отца.

- Несу, Митюша, несу. - И старик, спеша, засеменил к дому. - Сейчас, сейчас.

И вышел с тяжелой гармонью в руках.

- Вот, Митюша!

- Ты чего принес-то?Ты ж водки обещал, а пришел с бандурой. Неси обратно ее, батя. И водки давай.

- Будет водка, будет. Однако, сначала сыграй! - И тут дед стал вдруг тверд и непреклонен. Сначала гармонь. Потом водка.

- Ненавижу! - Сказал Митюша сквозь зубы и взял гармонь в руки.

Нехотя, он закинул ремешок на плечо и, растянув инструмент, прошелся по клавишам, точно разминая руку. А еще через мгновение вдруг, без подготовки, так неожиданно из потрепанного, старого инструмента, из под толстых и, казалось, неуклюжих Митиных пальцев полилась музыка.

И в этой музыке было все. И капли дождя, сливающиеся по листве и в воду. И небо тревожное, серое, с белыми туманными разводами. Мокрая темно-зеленая трава. И тропа, ведущая к воде, и гладкое бездонное озеро, которое прозрачной и холодной водой наполнил сам Бог.

А Митя все играл и взгляд его, затуманенный был, казалось, устремлен туда вдаль, где другим берегом кончается озеро и начинаются холмы, поросшие лесом, и где неизвестное, бесконечное нечто раскинулось на многие и многие километры. Он играл и видел там в дали что-то такое, чего не видели мы, его слушатели...

А отец, старик, стоял поодаль и слушал, боясь шелохнуться. И с каждым звуком, с каждым переливом глаза его влажнели, влажнели...

- Ну и шабаш, - Сказал Митя, и отложил гармонь, не доиграв мелодии.

- До чего хорошо, Митюша. - Ответил дед. - Что не доиграл, жалко...

- Хватит. - Митя все смотрел туда, на другой берег озера. - Неси чекушку.

И отец ушел за водкой. А он, оставшись один, произнес сквозь зубы:

- Ненавижу.

И понятно было, что говорит он обо всем сразу, о гармони, лежащей рядом, о старике отце, и о жизни.

Да, о жизни.

***

Играл дядя Митя редко и мало. Только если отцу уговорами и водкой добиться купить минут десять музыки.

Уже став старше и работая вместе с дядей Митей в совхозе на грузовике, я спросил :

- Отчего не играешь-то дядя Митя? Ведь хорошо же можешь. За такое не грех и деньги брать.

- Ненавижу. - Ответил дядя Митя.

Все раскрылось еще чуть позже. В тот редкий момент, когда я снова услышал, как дядя Митя играет на гармони, бабушка клала мне ужин.

- Ох и хорошо играет!

- Митька-то, да... - Ответила бабушка. - Гестапо не дремлет.

- Что? - Удивился я.

- Отец его. Так мы называли. Гестапо. В клубе гармонью только один Митька мальчишкой занимался, перенимал. Учитель музыки к нам тогда приехал. Не долго пробыл, да сказал, что у Митьки способности. Что ему заниматься надо. Вот Сергеич-то и занялся...

Сергеичем звали отца Мити, того старичка, что теперь уговаривал сына сыграть...

- Так он добрый, Сергеич-то...- Не понимал я. - Почему гестапо?

- Это сейчас добрый, а тогда... Чистое гестапо...

И бабушка рассказала мне, как загорелся Сергеич сделать из сына музыканта. И сам занялся с ним. Возил в район. Брал ноты. Купил инструмент. Тот самый, на каком по сию пору и играет дядя Митя.

В музыке Сергеич ничего не смыслил, но слух имел. И, стоя над сыном, держал в руках половник и если Митя спотыкался, играя упражнение, то бил его в одно и тоже место, в центр затылка.

- Ты ему совсем башку отобьёшь, итак он у нас...- Мать хоть и считала, что отцовская дисциплина важнее всяких сантиментов, но уж больно все это было методично и жестоко.

- Ничего, -отвечал Сергеич. - Музыка гармонично развивает оба полушария человеческого мозга.

Истину эту он прочел на стенде в музыкальной школе райцентра и она ему очень приглянулась.

Поначалу Мите нравилось играть, но очень скоро, под неотступным контролем отца, он перешел к более сложным мелодиям. Перешел быстрее, чем надо. Перешел и потерялся. В той пьесе, что он разучивал, под ударами отцовского половника, он через определенное время знал все. Ноты, темп и ритм, делал точные паузы. Но музыки в этом во всем не было. И отец, не зная, что теперь поделать и чем лупить, растерялся.

- Ну что ты как-то серо-тускло-то? Все точно по нотам?

- Все точно.

- Ну играй еще.

И Митя играл. Так же механически. Без музыки.

- Еще играй!

Митя играл.

- Как пьеса называется?

- Разлилась река. Композитор К...цев.

-Ну, до реки нам далеко пешком. - Сказал Сергеич. - Собирай гармонь. Пошли на озеро.

Он отложил половник и, набросив телогрейку, вышел во двор. За ним вышел и Митя с гармошкой наперевес.

- Пошли.

Они вышли за калитку и спускались к озеру. Заканчивался апрель. Весна, пришедшая в том году рано, чувствовалась везде. Тропинка, в марте ставшая руслом большого ручья, почти высохла. Было солнечно и прохладно. Дул ветерок...

Они пришли на берег озера.

Встали на мостки, где привязывали лодки, но сейчас, когда рыбацкий сезон еще не открылся, стоял на дне, погруженный большей частью в воду, один старый, прогнивший чёлн.

- Вишь, как разлилось?

- Вижу. - Ответил Митя.

- Ну, играй.

На природе, у озера, Митя заиграл еще хуже. Озеро, наше красивое озеро, то самое, которое дождями и ливнями налил сам Бог, то самое, которое на дне чаши, в окружении ив, отражало голубое небо и солнце, не вдохновило Митю, как планировал Сергеич. Наоборот, весенняя красота, бесконечная блестящая гладь озера, шелест ив и солнечные блики на воде как-то плохо подействовали на Митину игру. Он стал спотыкаться.

- Ровнее играй! Не придуривайся!

И Митя старался играть ровнее. Но чем больше он стоял на мостках, тем хуже Митя играл.

В конце концов, он сбился, и прервал пьесу, не доиграв и до половины.

- Ты что? - Отец удивился.

- Не выходит. Может ветер...

- Ветер-то тебе чем помеха? Или это я половник не взял?

Мысль понравилась Сергеичу.

- Ну-ка, играй! - Сказал он и придвинулся к Мите.

Митя заиграл и сбился.

- Снимай боты. Живо.

Митя отложил гармонь и разулся.

- Штаны подверни.

Митя подвернул штаны до колена.

- Ступай в воду.

- Холодно там.

- Холодно. Ну, не половником же мне тебя стучать, люди увидят.

Митя полез в воду. Вода была ледяная. Она сразу как-то сжала ноги и показалась сначала кипятком, а потом льдом.

- Холодно.

- Сыграешь, как следует, - вылезешь. - И Сергеич протянул Мите гармонь. Митя взял гармонь и попытался играть. Но когда он коснулся клавиш, пальцы ног сильно заныли от боли. Митя посмотрел на отца. Тот улыбался.

Митя вдруг почувствовал ненависть. К нему, улыбающемуся. К озеру. К ветру. К небу.

Он заиграл и ни разу не ошибся.

- Лихо! - Обрадовался Сергеич, - вот это разлилась, так разлилась! Вылезай!

Митя вылез и положил гармонь рядом с собой на мостки. Стал тереть ноги. Отец, улыбаясь заговорщицки, сунул руку за пазуху и достал четвертушку.

- На, глотни, музыкант, а то простынешь. Глотнешь, сосуды расширятся, и ноги гудеть перестанут.

Митя протянул руку, взял бутылку и, смело сделав большой глоток, закашлялся.

А через минуту он уже улыбался, натягивая носки и боты.

- Ты не серчай, Митюшк, - сказал отец.- Как иначе-то? Ты бы и не сыграл.

- Не сыграл бы.

- На то и отец. Чтобы, значит, добиться. Понимаешь меня?

- Да.

- Ничего ты не понимаешь... На вот, глотни еще.

И Митя глотнул. Глотнул и Сергеич. Стало тепло.

- Красота, Митька! - Отец смотрел туда, на другой берег.

- Красота. - Отозвался эхом Митя и вдруг протянул руку к гармони.

Выдохнул. Посмотрел туда же, куда глядел отец и заиграл.

И в этой музыке было все. И капли дождя, сливающиеся по листве в воду. И небо тревожное, серое, с белыми туманными разводами. Мокрая темно-зеленая трава. И тропа ведущая к воде, и гладкое бездонное озеро, которое прозрачной и холодной водой наполнил сам Бог.

- Вот утешил, - Сказал Сергеич. - Всегда бы так...

А Митя все играл и играл.

***

Однако больше таких моментов не было. Митя не стал музыкантом. Пока отец был жив, и в силе, играл он тогда лишь, когда выпивал. Работал трактористом. Из отцовского дома свалил сразу, отслужив в армии. И, хотя жили они рядом, он навещал Сергеича лишь за тем, чтобы выпить. И тогда уже согласен был сыграть пьеску-другую. Не больше.

Последний раз, когда он играл много и от души, были поминки Сергеича. Он умер дряхлым беспомощным стариком, незадолго до этого схоронив жену.

Когда посидели за столом и выпив, повспоминали. То спустились к озеру, на мостки. Было лето. На привязи покачивались несколько лодок. Но одна, рядом, как всегда лежала на дне, догнивала.

- Сыграешь? - Кивнул я на гармонь, которую Митя прихватил с собой.

- Сыграю. Любил покойник музыку-то... а я...

Он потянулся к гармони и положил ее себе на колени.

- Что ты?

- А я ненавидел. И его. И гармонь.

И точно оправдываясь, добавил.

- Как бил-то он меня за нее. Как бил. Половником... Эх!

Митя заиграл. Мы молча слушали глядя на озеро.

Как хорошо он играл! Его музыка так подходила к нашим краям. Так сочеталась с ними. И мне хотелось, что бы он ни за что не заканчивал...

А Митя все играл и взгляд его, затуманенный, был, казалось устремлен туда вдаль, где другим берегом кончается озеро и начинаются холмы, поросшие лесом, и где неизвестное, бесконечное нечто раскинулось на многие и многие километры. Он играл и видел там, вдали, что-то такое, чего не видели мы, его слушатели...

Бесконечная череда серых девятиэтажек вокруг. В здании школы, что на пригорке, уже зажгли свет в классах. Видимо идет вторая смена. Осеннее солнце исчезло за крышами домов. И скоро наступит вечер.

Рядом с ними стенд со сводной афишей всех кинотеатров Москвы и плакат, предлагающий идти "навстречу пятилетке"...

- Благородству и силе его не было предела, - рассказывает книжным языком Андрей, щуплый мальчишка лет десяти, своему другу и однокласснику Феде. - Он мог остановить целую армию врагов одним взглядом.

- Ну уж и взглядом. - Федя парень крупный, его боятся не только одноклассники, но и ребята годом постарше. Федя умело дерется ногами, да и кулаком знает куда ударить побольнее. Но взглядом останавливать армию он не умеет.

- Да, взглядом! - Андрей уже сам верит в то, что рассказывает. - Таково его бешенство.

- Псих он, что ли?

- Решимость и готовность умереть. Она пугает врагов до самой смерти.

- Умеешь ты загнуть. - Говорит Федя. - Однако надо домой. Жрать охота.

- Погоди, сейчас пойдешь. - Андрею не хочется оставаться одному. - Можно питаться силой мысли.

- Это как еще?

- Как индейцы!- Андрей воодушевляется. - В походах, когда сильно хотелось есть, они материализовывали еду своей психической энергией.

- Это как?

- Ну, представляли просто. Вот смотри. Представь себе... Костер. И жарится буйвол!

- Буйвол, это как корова? Целиком?

- Не, ну большой кусок говядины короче.Буйволятины.

- Шалык что ль?

- Ну типа.

- Буду шашлык представлять.

- Пусть будет. Дикий лук, диких прерий.

- Я люблю, когда лук кружками на шампурах.

- На вертеле! И к мясу, скво приготовила маисовую лепешку, это типа кукурузного хлеба.

Федя сглатывает.

- Че-то жрать еще больше хочется. Домой пора. Дома небось макароны с тушенкой...

- Погоди! Представь получше.Душистое мясо с куском мягкой маисовой лепешки и степным луком. Представил?

- Представил.

- Ну, теперь ешь в своем воображении!

- В своем воображении я уже давно ем. Я еще когда буйвол на шампуре был, откусывал в воображении-то.

- Нафига сырое-то есть? Вот теперь представь получше.

Мальчишки замолкают. Федя шевелит губами. Сглатывает. Андрей внимательно следит за ним. Федя морщит лоб, но Андрей быстро шепотом наставляет:

- Продолжай насыщение.Чувство полного удовлетворения должно прийти с минуту на минуту.

Но тут из окна пятого этажа высовывается Федина мама:

- Федька, домой иди! Весь день нежрамши бегаешь.

Федька встает.

- Надо идти. Завтра увидимся. Давай, покеда.

- Лады, бывай. - Говорит Андрюха. - Завтра продолжим эксперимент.

Федя уходит ужинать.

Андрей остается на лавке ждать маму. Он открывает ранец и достает книгу Майн Рида "Изгнанники в лесу" . Начинает читать. Но вскоре отрывается и смотрит на дорогу.

Мама должна вернутся с работы вот-вот и тогда они сядут ужинать. Он мог бы и сам разогреть, но одному дома тоскливо.

Даже лесные изгнанники не любят подолгу быть одни.

Я везучий и жизнелюбивый. Не смотря на те мрачные рассказы, что я пишу, на самом деле я люблю жизнь и очень интересуюсь всеми ее сторонами. Прибавьте сюда везение, получите общую картину.

Рассказываю. Я ехал из Пустошки в Пыжово, чтобы закончить длинную повесть, которую я пишу с конца декабря.

На пустынной проселочной дороге меня догнала "Волга" моего деревенского приятеля Саши Николаева. Зная, что он любит ездить быстро, я решил посторониться. И уехал в кювет.

Не сильно. Я ж везучий. Но уехал так что самому выбраться никак и набор пониженных передач не помогает. Саша поехал за трактором.

Я остался ждать у машины. Холодно.Скучно. И вдруг, о чудо полевая мышка. Или кротик. Нет все таки мышка. Вот мне повезло! Она черненьким пятнышком пятляла по снегу оставляя следы-узоры.

Скуки как не бывало. Я достал айфон и начал фотографировать милое живое существо кружащее вокруг моего засевшего в кювете авто. Подумалось, что особо крутой кадр получится если я возьму мышку на руку с горстью снега и сфоткаю на ладони. Мой инстаграм лопнет от лайков. Об этом я успел подумать. Подумать же о том, что полевой мышке, или кротику может это не понравится, я не успел.

А мышке это идея не понравилась. И она плотно прикусила мне мизинец. Ну, кровь естественно так, как в детстве у врача прокалывали для анализа...

Мышка сбежала, а я остался ждать трактора и читать статьи в интернете об опасности укуса дикого животного. В основном там были такие слова как "внимание", "отнеситесь серьезно", "столбняк" и "бешенство"...

Приехал трактор. Вызволил мою машину. Настроение должно было улучшиться, ведь я жизнелюб. Но противные слова из интернета не давали полностью насладиться победой над автотранспортом.

Я решил заехать к Сашке отблагодарить его за помощь(спасибо что обогнал гад!), а потом ехать в травмопункт.

Остановился рядом с Сашкиным домом, и бибкнул. Сашка не откликнулся. Терять время в ожидании, сознавая что может быть укус полевой мыши уже медленно убивает меня, не хотелось. Я вышел из машины и пошел во двор.

Ну, конечно, много волнений.Машина. Бешеная мышь. Возня с трактором....

Короче, я забыл, что у Саши во дворе на цепи сидит добрая московская сторожевая...

Не, я конечно везунчик.Она не сильно меня тяпнула. Даже кожи не прокусила. Только порвала рукав итальянского пальто в лоскуты и поставила синяков.

В тот момент когда она на меня бросилась я не боялся. Я уже тогда думал(мысль как молния промелькнула в голове и отпечаталась), что я буду говорить в травмопункте.

"Вот посмотрите. - Я протягиваю руку с вытянутым мизинцем. С предплечья свисают рваные лохмотья. Рука в синяках. - Меня покусала полевая мышь".

Мне нравится жить. Я люблю все то, что происходит вокруг меня. Особенно здесь в Пустошке. Хочется чтобы все были так же счастливы как и я. И Сашка Николаев со своей псиной, и врачи с медсестрами в травмопункте. И в особенности полевая мышь. Я больше не трону тебя, если встречу, обещаю.

Мне хорошо со всеми вами.

Пришла пора идти в процедурную - делать укол.