Proigrivatel

Proigrivatel

Топовый автор
Большой Проигрыватель на Пикабу — это команда авторов короткой (и не только) прозы. Мы пишем рассказы, озвучиваем их и переводим комиксы для тебя каждый день. Больше текстов здесь: https://vk.com/proigrivatel
На Пикабу
Alexandrov89
Alexandrov89 оставил первый донат
поставил 309 плюсов и 18 минусов
отредактировал 1 пост
проголосовал за 1 редактирование
в топе авторов на 122 месте
Награды:
более 1000 подписчиков За участие в конкурсе День космонавтики на Пикабу
44К рейтинг 1010 подписчиков 9 подписок 343 поста 189 в горячем
Авторские истории
Серия Реализм, драма

Маня пишет портрет

В Манин класс пришла новая учительница по ИЗО и сразу дала задание нарисовать мамин портрет. Маня попыталась набросать простым карандашом, как учили, но быстро поняла, что бледно-серый не подходит для мамы, даже если это только эскиз. Она стирала и стирала кривые бесцветные линии, пока бумага не пошла катышками.

Тогда Маня перевернула страницу в альбоме и сразу взяла акварель. В ее палитре было двадцать четыре цвета. Ей всегда казалось, что это очень много и классно, но сейчас она водила кисточкой над пестрыми кружками и никак не могла решить, какой выбрать. Розовый красивый, а желтый как солнышко, синий самый яркий, а зеленый как лето. Наконец она макнула кисть сначала в воду, а потом в персиковый и нарисовала овал. Овал тут же поплыл, и Маня скорее перевернула страницу, чтобы не видеть этого неаккуратного пятна. На нее вновь глядел белый лист.

Когда прозвенел звонок, несколько одноклассниц отнесли готовые работы сушиться на подоконник, остальные аккуратно прятали альбомы в рюкзаки.
– Портреты нужно сдать завтра, – сказала новая учительница, проходя между рядов.
Тут она увидела, что Маня так и сидит перед чистым листом, и нахмурилась.
– Если вам дома будет кто-то помогать, я это сразу пойму. Рисуйте самостоятельно. Все ясно?
Ее массивная фигура нависла над Маней, и та кивнула.

Дома никого не было. Маня погрела в микроволновке борщ, хлебнула две ложки и достала альбом. Видимо, дело было в красках. Акварель всегда расплывается, ею жутко неудобно рисовать, тем более маму. Маня вытащила из ящика цветные мелки. Среди них был ее любимый оранжевый, который светился в темноте. Скособочившись на стуле от усердия, она медленно выводила овал. Он получался волнистым и бугорчатым – где-то мелок красил еле-еле, а где-то оставлял ослепляюще яркие кусочки. Маня зачеркала все и открыла новую страницу. Оставалась только гуашь. Гуашь рисует сочно и смачно, но если оплошаешь, то не исправить никак. И Маня оплошала почти сразу. Краска оказалась грязной, и вместо веселой красной линии получилась красно-черная. Еще и с кляксой.

Маня отложила альбом и уставилась в стену. По обоям ползли выпуклые цветы, похожие на головы змей. Она смотрела на них не мигая, пока все не поплыло, как заставка перед мультиком, и наконец придумала, что делать.

Пароля на папином ноутбуке не было, вкладка с нейросетью была открыта. Маня с папой часто играли в угадайки: один задает параметры, а второй по получившемуся рисунку должен догадаться, что задумал первый. Даже смешные картинки у нейросети получались красивыми. Самое то для маминого портрета.

На всякий случай Маня проверяла в «Яндексе» почти каждое слово, и получалось долго.

Но сложнее всего было создать само описание. Черные волосы – тут просто. Кудри – тоже. Глаза добрые – легче легкого. Что еще? Маня напечатала: «крем для рук», а потом долго пыталась найти название, похожее на «лавандовый», и наконец дописала «ланолиновый». Дальше дело пошло быстрее.

Какао без пенки.
Блины.
Пинцет (подумала и на всякий случай допечатала «для бровей»).
Книжка про ёжика.
Гладит по волосам.
Поцелуй.
Теплая.
Мягкие руки.
Сися (от этого глупого детского слова Маня покраснела, но удалять не стала – это было важное слово).

Потом она загуглила текст «Зеленой кареты», прочитала его и долго сомневалась, сколько строчек можно внести в описание. Решила оставить то, что помнила точно:
«Спят, спят мышата, спят ежата.
Медвежата, медвежата и ребята.
Все, все уснули до рассвета…
Лишь зеленая карета
Лишь зеленая карета
Мчится, мчится в вышине,
В серебристой тишине…»

Получилось много, но Маня все же добавила «голубая кофта, коляска, подушка, танцует». Нажала «сгенерировать» и ушла на кухню пить воду, чтобы не смотреть на вертящийся кружок. Выпила две кружки, но пока возвращалась в комнату, в горле опять пересохло.

На экране была мама. Красивая, улыбающаяся и нежная. Маня помахала ей рукой. Потом распечатала на цветном принтере, засунула в файл и пока положила в свою кровать.

– Мань, я же просил не включать без меня ноутбук, – сказал вечером папа.
Потом экран загорелся, и он увидел портрет. Какое-то время смотрел на него то ли зло, то ли устало. И закрыл.

Новая учительница поставила Мане двойку – прямо в дневник. Она еще что-то говорила классу про лентяев, но Маня плохо слышала. Потом выяснилось, что рисунки нужны для какой-то выставки, и Маня решила, что все к лучшему – отдавать маму не хотелось.

На окружающем мире ей тоже поставили два, и тоже прямо в дневник. Маня вчера так долго возилась с рисунком, что не успела сделать домашку. Да и, по правде, совсем забыла о ней.

Дома Маня сделала все задания на два дня вперед, взяла дневник и стала ждать.

– Мань, у меня для тебя сюрприз! Все же удалось получить путевку в лагерь. На море! Почти «Артек»! Ну, чего не радуешься?
Маня открыла дневник и протянула папе. Он опять долго смотрел странным взглядом, который Маня не могла понять, потом закрыл и велел убрать в рюкзак, чтобы не забыть дома. Потом они ужинали, и папа рассказывал про «Артек» и про лагерь – так воодушевленно, что аж захлебывался словами. И, кажется, совсем не злился.

На следующий день перед чтением заглянула новая учительница по ИЗО и попросила Маню зайти в соседний класс с дневником. В классе было пусто, в открытое окно пахло солнцем и доносились крики. В ровных желтых лучах кружились мушки пыли. Учительница молча взяла Манин дневник и зачеркнула двойку. Потом посмотрела на Маню большими глазами, открыла и закрыла рот.
Зазвенел звонок.
– Ну, беги, – сказала учительница.
Маня взяла дневник и побежала.

На чтении она исподтишка рассматривала мамин портрет и вдруг вспомнила: родинка! Нужно еще вписать родинку.

Ей не терпелось вернуться домой.


Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК

Маня пишет портрет Авторский рассказ, Реализм, Мама, Длиннопост
Показать полностью 1
CreepyStory
Серия CreepyStory

Яркурат

Я смотрю на алые гортензии. Три года назад моя бабушка подарила их нам с Алиной на свадьбу как символ семейного счастья. Я всегда был равнодушен к цветам, а возню с дачей из детства до сих пор вспоминаю с содроганием, и все же этот куст я искренне полюбил и все это время бережно за ним ухаживал. Он и правда стал для меня олицетворением нашего брака: так же, как появлялись новые пышные бутоны, раскрывались и наши с Алиной чувства.

А сейчас гортензии чахнут, и я не могу понять почему.

Я иду на кухню, чтобы сделать себе кофе. Алина стоит ко мне спиной, что-то кашеварит на плите. Я запускаю кофемашину, достаю пакет молока из холодильника и смотрю, как некрасивые белые хлопья всплывают в кружке поверх напитка.

— Алин, почему молоко скисло?
— Спроси у себя, в этом доме его пьешь только ты, — отвечает она, так и не повернувшись.

То, как она произносит эти слова, заставляет меня вздрогнуть.

— Алин, присядь и давай поговорим. Я не понимаю, что с тобой происходит?
— Ты правда не видишь, что я занята?

Слово за слово, и мы ссоримся так, как никогда не ссорились. Алина всегда была моим светом, моим ангелом, а сейчас ее красивое лицо превратилось в гримасу, в каждом ее жесте сквозит что-то чуждое, инородное, злое. Мне становится плохо: меня мутит, голова кружится, я едва не теряю равновесие.

Алина продолжает кричать, но я не слышу, что именно: прямо позади нее в размытых очертаниях комнаты растекается темное, в человеческий рост пятно, чем-то похожее на бензиновые разводы, только буро-черные. Я смотрю на него, и моя кожа покрывается мурашками. Стоит моргнуть, и странная галлюцинация исчезает, оставив после себя ощущение животного ужаса.

***

Вскоре после нашей ссоры я нахожу разбитый цветочный горшок на полу. Бутоны истоптаны, раздавленные лепестки напоминают пятна крови. У меня внутри все переворачивается от боли.

Я бегу в соседнюю комнату и против воли срываюсь на крик.

— Зачем? Зачем ты это сделала?!

Алина смотрит на меня широко открытыми глазами, ее рот искривлен усмешкой.

— Что сделала? Я не знаю, о чем ты.

Охваченный горем, я подскакиваю к Алине и хватаю ее за плечи. Она вздрагивает от моих прикосновений, словно они ей омерзительны.

— Ты знаешь что! Гортензии, что с ними произошло?!
— Сдались мне твои гортензии! Я без понятия, что ты имеешь в виду!

Она лжет. Я не понимаю почему, но я читаю это в ее взгляде, мимике, позе. Я смотрю на Алину и больше не узнаю свою жену. Я отпускаю ее и делаю несколько шагов назад.

— Что с тобой происходит? — одними губами спрашиваю я, но она умудряется услышать.
— Это с тобой что происходит? — опять жестокость и злость в голосе. Я качаю головой и ухожу из комнаты, краем глаза снова натыкаясь на бензиновое пятно.

***

Отношения с Алиной окончательно разладились: мы миримся лишь для того, чтобы снова разругаться в пух и прах через несколько дней. Она отстранилась от меня, даже ее прикосновения стали холодными и словно царапающими кожу. Теперь я часто ловлю на себе ее долгий, изучающий взгляд, будто она наблюдает за мной, выжидает чего-то. Каждый раз у меня от этого вдоль позвоночника бегут мурашки, и все заканчивается очередной ссорой. И каждый раз я вижу ЭТО.

Снова и снова. Проклятое бензиновое пятно.

Сначала я списывал его на игру воображения, последствия стресса, но теперь не могу отмахнуться от ощущения, будто нечто следит за мной. Я не знаю, как быть: рассказать кому, решат, что я слетел с катушек. Но это не так, совсем не так.

Я никогда не считал себя верующим человеком, но дошел до того, что позвал священника освятить квартиру. Пришлось сделать это тайком — Алина была против, но она, словно почувствовав, именно в тот день пораньше вернулась от подруги домой. Скандал был страшный, никогда я не видел, чтобы жена превращалась в такую фурию. Она не слышала меня, а я не знал, как донести до нее, в каком я оказался отчаянии.

И до сих пор не знаю, потому что пятно никуда не исчезло.

И вот я сижу за ноутбуком и вбиваю в режиме инкогнито запросы, один хлеще другого. Первым делом я перекопал кучу статей по неврологии, пока не понял, что они в моем случае абсолютно бесполезны. Потом перешел на мифы, легенды, верования, мистические истории на все более сомнительных сайтах, но понять, что поселилось в моем доме, так и не смог.

Мои глаза болят и чешутся от хронического недосыпа, но вместо того, чтобы пойти в кровать, я кликаю на очередную ссылку. Бегло читаю, на автомате навожу мышь на крестик, когда до меня вдруг доходит смысл статьи, и я снова впиваюсь взглядом в текст.

«Яркурат — древний дух зла.

Изображался древними племенами как ящероподобный человек с переливающейся разными оттенками красного и черного чешуей.

Яркурат — демон-охотник, пожиратель душ. Считалось, что выбрав свою жертву, он проявляет себя не сразу: сперва изводит ее мелкими неприятностями, проверяя на прочность и внушаемость. Яркурат старается разорвать связь жертвы с тем, что ей дорого: одержимый начинает вести себя отчужденно и агрессивно по отношению к близким, его восприятие реальности искажается, могут возникать провалы в памяти. Рядом с одержимым Яркуратом вянут растения и умирает скот.

Если жертве не удавалось избавиться от влияния Яркурата, она становилась опасной для племени, в этом случае верховный шаман проводил специальный ритуал по изгнанию злого духа. Подробнее по ссылке».

Несколько куцых, коряво написанных абзацев вызвали у меня приступ тахикардии. Все сходилось, все! И отчужденность Алины, и ее странное поведение, и эта ситуация с гортензиями.

Я кликнул по ссылке в конце статьи, и на экране отобразилось «404. Извините, что-то пошло не так». Я перезагрузил страницу несколько раз, воспользовался поиском сайта, но так и не нашел ничего про ритуал.

В других источниках была либо копия этой статьи, либо ее еще более урезанная версия. Я задал пару вопросов на форумах, надеясь, что кто-то поможет мне с поисками. Должно же быть хоть что-то…

***

«Привет, незнакомец.

Прочитал твое сообщение на форуме. Будь осторожен. Не знаю, кто из твоих близких стал жертвой, но все хуже, чем ты думаешь. Твоя жизнь может быть в опасности. Высылаю тебе описание ритуала. Не медли. Если оно поймет, что ты его раскусил, попробует сбежать. Или убить тебя.

P.S. Это все правда. Посмотри сам».

Письмо на электронку пришло спустя несколько дней моих скитаний по форумам. Пробую написать ответ, задать вопросы, но почтовый адрес отправителя, похоже, был одноразовый и теперь заблокирован, а никаких альтернативных контактов для связи не указано. Это легко может быть злым розыгрышем, но других зацепок у меня нет.

Скачиваю вложенные файлы: текстовый документ, аудиозапись и несколько фотографий. Начинаю с последних.

На меня накатывает тошнота от вида изуродованных, истерзанных тел на фоне едва заметных бензиновых пятен, которые наверняка посчитали случайным артефактом, дефектом съемки.

Позывы к рвоте усиливаются. Но Алина же не… Нет, нет, она не способна на такое, просто не способна!

Думать об этом невыносимо, и я открываю текстовый файл. Там транскрипция изгоняющего заклинания в дополнение к аудиозаписи и описание ритуала. Я читаю и чувствую, как шевелятся волосы у меня на затылке. Все это напоминает какую-то нелепую сцену экзорцизма из дешевого фильма.

Я захлопываю крышку ноутбука. Это все какой-то бред, так нельзя обращаться с живым человеком. И уж тем более с моей Алиной. Как там говорилось в статье: жертва может справиться и сама? Так вот, мы справимся. Обязательно.

***

Наши отношения немного улучшились. Я стараюсь радовать Алину и во всем поддерживать. Подарил сережки, которые ей давно нравились.

Она исхудала, и все еще нервная и дерганая, но во всяком случае, мы снова разговариваем. Последняя неделя прошла без ссор, пару раз Алина даже улыбнулась. А главное, никакого бензинового пятна.

Все налаживается, надо было лишь проявить немного терпения. Решаю сделать ей небольшой сюрприз и спрятать в квартире несколько маленьких сувениров. Улыбаясь, первым делом открываю прикроватную тумбочку Алины.

То, что я нахожу, заставляет меня онеметь от ужаса, кожа мгновенно покрывается липким потом. Нож! И далеко не раскладная игрушка для резки бумаги, нет. Самый настоящий охотничий нож, небрежно спрятанный под какими-то блокнотами и прочим хламом. В прикроватной. Тумбочке. Которой Алина, кстати, обычно почти не пользуется.

Послание из недавнего письма всплывает у меня перед глазами. Нет, нет, нет!

Я кладу нож обратно, подхожу к двери в спальню и вытаскиваю торчащий изнутри ключ. Перемещаюсь к окну, чтобы собраться с мыслями.

— Алина! — кричу я в другую комнату, стараясь, чтобы голос мой не дрожал.
— Что? — она заходит в комнату и выглядывает в окно вместе со мной. — Что-то на улице?

Я возвращаюсь к тумбочке и достаю оттуда свою ужасающую находку.

— Скажи мне, что это?

Ее черты меняются молниеносно, и я понимаю, что все эти дни ее лицо было лишь маской. В глазах загорается хищный огонь, подрагивающие губы с трудом удерживают усмешку.

— Только не говори мне, что не знаешь. Он лежал в твоей тумбочке.
— Это невозможно! — шипит она в ответ.

За спиной у нее мерцает черно-алое, но теперь это не пятно, а силуэт. Оно гладит Алину по волосам, что-то шепчет ей на ухо. Секунда промедления, и она бросается к выходу из комнаты, но я оказываюсь быстрее: выскакиваю первым, запираю замок, оставляю ключ в скважине.

Стук, скрежет, вой. Мне кажется, что дверь сейчас слетит с петель, и я подпираю ее спиной. Медленно оседаю, открываю мобильник, нахожу письмо с ритуалом. Впервые за долгие годы рыдаю, словно мальчишка. Я не смогу. Я просто не смогу это сделать.

Но у меня нет выбора.

***

Шум стих, но боюсь, что одержимую Яркуратом Алину запертая дверь надолго не удержит. Как ни странно, для ритуала требуется не так много вещей, я быстро копаюсь в шкафу, возвращаюсь, даю себе пару минут перед тем, как провернуть ключ.

Открываю дверь и захожу внутрь. Действовать нужно быстро.

Алина сидит в углу, волосы всклокочены, лицо скрыто за острыми, исхудавшими коленями, но как только дверь захлопывается, она вскакивает, пряча что-то за спиной.

Она видит веревки в моих руках, и ее взгляд становится безумным. Ее трясет, Алина больше напоминает дикого, затравленного зверя, чем человека.

— Не подходи-и-и!
— Алина, пожалуйста!

Я делаю несколько неуверенных шагов.

— Не подходи-и-и! Или я убью тебя, клянусь, убью-у-у-у.
— Милая, — говорю я дрогнувшим голосом, — умоляю, услышь меня. Это все ради твоего блага. Я же знаю, что ты еще там, я могу тебе помочь, пожалуйста, просто позволь мне…

Еще один шаг с моей стороны, и она с диким воплем бросается на меня, замахиваясь основанием разбитой настольной лампы. Я с трудом уворачиваюсь и перехватываю ее правую руку, она толкает меня в грудь, пытается вырваться и, когда не получается, делает еще один рывок в сторону двери.

Она нечеловечески сильна, и я с трудом удерживаю ее и валю на кровать, прижимая всем телом. Алина продолжает брыкаться, расцарапывает мое лицо и вгрызается в плечо: я вою от боли, но умудряюсь затянуть петлю на правом запястье и схватить левую кисть. Когда обе ее руки оказываются связаны, я чуть отстраняюсь, давая себе передышку. Уродливая демоническая маска скалится на меня, из груди Алины вырываются потусторонние хрипы и вопли.

Впервые я вижу его, Яркурата, облик с такой ужасающей ясностью.

Наконец-то у меня получается привязать Алину к кровати. Она противоестественно выгибается, ее суставы выкручиваются до предела, и я боюсь, что веревка не выдержит такого натиска, но она справляется со своей задачей.

Я глажу Алину по голове и нервно сглатываю. Пора.

Я начинаю зачитывать изгоняющее заклинание, подглядывая в телефон. Бензиновое пятно взрывается прямо над Алиной. Капли жгут мне лицо, лезут в глаза, уши, раздирают губы. Мои зубы стучат, сердце разрывается от боли, но я продолжаю, потому что должен закончить начатое во что бы то ни стало. Говорить все сложнее, мой рот будто набит раскаленными камнями, язык с трудом ворочается, но последнее слово заговора все-таки звучит, звенит, заполняет собой пространство комнаты. Боль немного отступает.

Работает. Заговор работает!

Алина замерла, и теперь лишь смотрит на меня, словно загипнотизированная. Это хорошо, потому что последняя часть самая неприятная — я должен вырезать у нее на груди обережный символ. Он простой, но мои руки трясутся и я не знаю, как подступиться, чтобы не ранить тонкую кожу слишком глубоко. Аккуратно вспарываю ее рубашку. Наношу первую царапину, опасаясь, что Алина дернется и я ей наврежу, но она словно находится под наркозом.

Все почти готово, остается последний, крохотный укол. Яркурат, до этого обманчиво притихший, обрушивается со всей яростью и мощью, но меня не остановить. Не остановить!

Все мое тело словно горит, я кричу от невыносимой боли, гарь забивает ноздри, прилипает к губам, языку, небу и глотке, я чувствую, что не выдержу, не смогу, не смогу, и все-таки делаю это, ставлю точку, заканчиваю ритуал, прежде чем всплеск ужасающей злой силы валит меня с ног.

Мои веки тяжелые, очень тяжелые. Я медленно разлепляю их и с трудом, цепляясь за край кровати, приподнимаюсь с пола на колени. Получилось? Мне страшно, очень страшно узнать ответ на этот вопрос.

Я смотрю на неподвижную Алину, безмятежную, хрупкую, нежную, и впервые за долгие месяцы снова вижу в ней своего ангела.

Получилось! У меня получилось!

Я делаю над собой усилие, встаю и целую ее в губы, после чего мое обессилевшее тело снова оседает на пол.

Дрожь никак не утихает, но я противлюсь ей и делаю еще одну попытку принять вертикальное положение. На ватных ногах плетусь в ванную. Наваливаюсь на раковину и тяжело дышу: к горлу подступает тошнота, но мне удается справиться с приступом. Включаю воду и отчаянно тру руки и лицо, пытаясь смыть все пережитые ужасы, отгоняя их прочь.

Алая, алая, словно бутоны бабушкиной гортензии, вода стекает по стенкам раковины в слив.

Нервный смешок рождается у меня в груди, потом еще один и еще, и вот уже дикий, необузданный хохот рвет мои легкие на части, ломает ребра, ползет по позвоночнику, выворачивает нутро наизнанку. С трудом получается разогнуться, и я смотрю в зеркало на то, как сочится красная пена из обезображенного улыбкой рта, как слеза медленно катится по небритой щеке, такая же черная, как и мои глаза. Потемневший язык облизывает губы, наслаждаясь изысканным вкусом крови истерзанного существа, ангела, у которого не было шанса спастись.

Сломать человека не сложнее, чем разбить горшок, отправить письмо с глупыми картинками или спрятать нож его собственной рукой.

Автор: Александра Лебедева
Оригинальная публикация ВК

Яркурат Авторский рассказ, CreepyStory, Демон, Длиннопост
Показать полностью 1
Авторские истории
Серия Мракобесы (фэнтези, автор Полина Крутикова)

Мракобесы. Сёстры

— Стёпа, ну обрати меня, а! Ну чё тебе сложна-а-а! — я размазывала по щекам слёзы, повиснув на Стёпе, и громко шмыгала носом. Наш клыкастый сосед-вампир прижимался к стене, стараясь отползти к выходу из кухни. Я впилась ногтями ему в ладонь.
— Лёля, ты чё, совсем с ума сошла? Да мне потом твоя сестрица все клыки повыдёргивает, если я тебя трону! Да и вампиризм, он, знаешь, несёт некоторые сложности… Ой, отпусти! Пожалуйста, Лёля…
— О, ничё тут, всемирный потоп! Пора искать себе пару, чтобы оказаться в числе выживших тварей? — я почувствовала тёплую руку на макушке, дёрнулась и выпустила Стёпу. — Ты чё ревёшь-то, Лёлька? Имя, адрес, номер телефона, щас наколдуем твоей причине прыщи на причинном месте!
— Да ну тебя, Лита! — я скинула с головы сестрину руку. — От вас обоих вообще никакой помощи! И поддержки! Понятно?! — я вскинула заплаканное лицо и уставилась на Литу. Сестра сощурила лукаво глаза, скрестила на груди увешанные браслетами руки и посмотрела на меня. Точнее, не так. Она прямо ПОСМОТРЕЛА. Этим взглядом сестра всегда читала, что у меня на душе, а потом кто-нибудь непременно оказывался пострадавшим.
— Показывай.

Я прерывисто вздохнула и снова шмыгнула носом. Показывать — не хотелось. Я, конечно, ведьмой не была, но тоже могла предсказать, что за этим последует. Я молча протянула сестре телефон.

— И кто это?
— Филипп…
— Только не говори, что ты опять нашла его на том сайте!
— Ну да, нашла, и что? Что в этом такого?! С обычными скучно!
— Я дико извиняюсь, девочки, чё за Филипп, чё за сайт, и как это связано с вампирами? — вконец растерянный Стёпа вытянул шею, чтобы тоже заглянуть в экран. Я всхлипнула.
— Это сайт знакомств…
— Нет, ты договаривай! Это сайт знакомств для магов, нечисти и прочих личностей, у которых бегущей строкой на лбу «не стоит строить отношения»! — Лита всплеснула руками и сунула мне телефон обратно.
— А что? О чём с парнями-то говорить, если моя сестра — ведьма, а сосед — вампир! Да у нас даже кот — вампир! Я не хочу скрывать от своего партнёра большую часть своей жизни!
— Филипп как Филипп… и ничё в нём такого, знаешь ли… — пробурчал Стёпа. Лита хмыкнула.
— Ну и чё ревёшь тогда опять? У него магические способности оказались сильнее общечеловеческих? Могу помочь, — сестра шумно пододвинула к себе табуретку. — Предыдущий оказался полудухом-полудурком и пытался подсадить в тебя тёмную сущность. Ещё один был инкубом. Ну, тут было хоть с одной стороны неплохо… а этот что? Зовёт на свидания в склеп, а цветы дарит искусственные? Дак это у него денег просто нет, дело не в сущностях.
— Что… Фу, Лита! Нет! Просто… просто он не хочет… не хочет быть с человеком! Ему нужна… ну… особенная! Такая же как он! А он — сильный практик! А я бы стала вампиршей! Круто же, ну? И… и я… ещё он не знает, что на самом деле я — обычная. Человек! Я не смогла признаться…
— Ты и так особенная! — возмутился Стёпа и тут же как-то стушевался. — Ну. Это я тебе как друг говорю, в общем-то… ну и как вампир.
— Особенно глупая. Если этому Филиппу так нужна самая что ни есть уникальная, пусть откопает её на кладбище и соберёт из разных частей — будет самая необыкновенная, послушная, молчаливая. А ты завязывай реветь из-за какого-то придурка! Ишь, сильный практик тут нашёлся… Мы его с девчонками пробьём, палец даю на отсечение, «Битва экстрасенсов. Зажопинск» — его потолок!
— Он мне нравится, Лита! — я плюхнулась на табуретку и уткнулась в колени. В глазах защипало. — А я… а он меня теперь бросит, когда узнает, что в нашей семье на самом деле ведьма ты, а не я!
— Действуй на опережение. Брось его первой, — заметил Стёпа и пожал плечами.
— Стёпа!
— Что?
— Короче, всё! Хорош тут сырость разводить, только плесень вывели! Стёпа — приготовить ей горячий чай, Лёля — его выпить. Ясно? А я пошла. Мне заказали два флакона зелья от выпадения волос, — Лита щёлкнула меня по носу и как бы невзначай бросила на стол один из своих браслетов.

Браслет был из бирюзовых, как морская вода, камушков, тёплых и гладких. Я аккуратно поддела его пальцем. Камушки мелодично звякнули. Я знала, что каждый браслет жил на сестрином запястье неспроста. Этот скользил в пальцах, как струящаяся ткань, как отполированные до блеска чётки. Успокаивало.

Наверное, сестра была права. Так часто права, что это утомляло. Она умела читать людей, умела путать чужие мысли, общаться с духами… да много чего она умела. Я оттирала с пола присохший свечной воск, находила разбросанные по комнате птичьи черепки, вела соцсети нашего магического салона, помогала сестре плести амулеты. Я всегда находилась рядом с этой магией, в эпицентре, за сестриным плечом. Но никогда не внутри.

Я притянула к себе кружку с чаем, добавила в неё щедрую ложку яблочного джема и шмыгнула носом.

— А между прочим, у меня тоже был шанс стать ведьмой. Если бы нашей прабабушке не приспичило меня тогда спасти.

***

Мне тогда было лет девять, Лите — десять. Это лето, как и прочие, мы проводили у прабабушки в деревне. И я уже тогда знала, что она, как и Лита, — ведьма.

— Баба, а почему ты учишь колдовству только Литу? Почему не нас обеих? — я водила пальцем по разноцветному покрывалу из лоскутков и старалась спросить так, словно меня это не очень-то и волновало. Я не понимала тогда, что быть ведьмой — это такая же врождённая особенность, как мои веснушки, рассыпанные по щекам и коленкам.
— Лита ведает, одуванчик мой. Она наполнена ведовством, как кувшин — молоком. А ты чистая и лёгкая, как пушинка. Ты другая.
— А если и я хочу… ведать? Это как-то… можно научиться? Как петь?
— Очень многое в нашем мире возможно, одуванчик, да не всё есть благо. Иди вон лучше завари-ка чаю с мятой.

Прабабушка рано ложилась и рано вставала, а мы с Литой, спрятавшись под одеялом на печке, как две мыши, могли полночи шептаться обо всём на свете. Я прижималась боком к костлявому сестриному плечу и слушала, как тикают большие деревянные часы с маятником в виде еловых шишек.

Тик-так. Тик-так.

— Лютик, слушай… А ты, ну… ты не знаешь, можно ли кого-то тоже сделать колдуньей?
— Баба говорит, что нельзя. Что так можно только плохое сделать.

Я замерла. Тик-так. Тик-так. Часы и дыхание сестры рядом.

Лита вздохнула.

— В одной из бабушкиных книг мы такое видели. Но баба сказала, что нельзя и всё. Что это грех. И что-то про душу. А тебе зачем?
— Просто так, — я шумно выдохнула.
— А знаешь, мы с бабой нашли в лесу такую поляну с земляникой, пойдем завтра собирать…

На следующий же день, когда прабабушка с Литой ушли за травами в лес, я тихонько отворила тяжёлую дверь в бабушкину кладовую. Там пахло сушёной полынью, книжной пылью и моим стыдливым страхом. Я точно знала, что поступаю неправильно. Но я, та маленькая девятилетняя девочка, слишком мечтала о волшебстве, о том, чтобы быть похожей на старшую сестру. О том, чтобы тоже стать особенной.

Всегда казалось, что меня, младшенькую, родители балуют чуть больше. Сестра обижалась, когда меня не ругали за украденную из вазочки конфету или двойку в школе. А я думала всегда только о том, что отдала бы все сладости в мире ради того, чтобы стать волшебницей, как Лита и феи из мультфильмов.

Книги были тяжёлые и ветхие, а буквы на жёлтых от времени страницах совсем не похожи на те, что я привыкла видеть. Я хватала книги без разбора, слыша в ушах бешеный стук своего сердца и ожидая, что прабабушка с Литой вот-вот вернутся.

«Ритуал по обращению души человеческой в душу ведомую и ведущую».

Зелёная книга. Бархатная обложка. Мягкая.

Мне казалось, что витиеватые буковки смотрят на меня, смотрят так хитро, как лисички в сказках, и улыбаются. В горле жутко пересохло, я захлопнула книгу, выскочила из кладовой и плотно заперла за собой дверь.

Книгу я спрятала за поленницу в сарае, но весь день ощущала на пальцах шершавый бархат её обложки.

***

— Лита, пообещай, что не скажешь бабе. Пообещай! — я протянула сестре мизинчик и облизнула пересохшие губы. На стене снова мерно тикали часы. Тик-так. Тик-так. Я почти слышала, как скачут мысли в голове у сестры. Быстро-быстро, как маленькие птички на ветках.
— Обещаю.
Я молча вынула из-под подушки книжку и маленький налобный фонарик, который прабабушка использовала вечерами, чтобы читать или вязать. Мы с Литой всегда посмеивались, что, когда прабабушка надевала его на лоб, она становилась похожа на сантехника дядю Гену.
— Что это? Лёлька… ты что, у бабы книжку из кладовки своровала? — Лита оттолкнула от себя книгу и округлила глаза. — Лёлька! Ты что, нельзя же так!
— Я не своровала, я одолжила! Вот проведём быстро один ритуал, и всё! Вот, смотри!
— Ритуал по обращению души человеческой… Лёлька, ты что! Я же говорила! Баба такое запретила! — Лита перешла на возбуждённый громкий шёпот. В холодном электрическом свете фонарика её перепуганные глаза казались блестящими и серебристыми.

Я упрямо надула губы.

— Почему, Лита? Я тоже хочу быть колдуньей, как ты! Может, ты вообще обманываешь, Лютик! Не хочешь, чтобы я тоже была особенной, как ты! Да? Да? — я выхватила у сестры из рук книгу.
— Ты и так особенная! — Лита дёрнулась, чтобы меня обнять, но я отшатнулась. Мне казалось тогда, что прямо сейчас случается самое настоящее, взрослое предательство. Слёзы брызнули из глаз.
— Ты врёшь! Ты врёшь всё!
— Лёлик, Лёлик, не плачь! Ну ты что!
— Ты обещала, что будешь мне всегда помогать! И делиться всем! Ты обещала!
— Тшшш, баба проснётся! Лёлька, Лёлька! — Лита вытирала мне слёзы ладошками, и я видела, как у неё самой начинает подрагивать нижняя губа. — Обещала! Я обещала! Хорошо… хорошо, давай! Я сделаю… сделаю, только если что-то не так будет, мы прекратим, обещаешь? Обещаешь?

Ритуал мы решили провести на земляничной поляне в лесу. Прабабушке сказали, что идём, мол, за ягодами, вернёмся не поздно, будем потом помогать ей земляничное варенье делать.

Я помню, на поляне светло было, солнечно. В воздухе стоял густой запах земляники. Мы спрятались под молодым дубом, который рос аккурат на краю полянки, и Лита открыла книгу.

А вот что было потом, я почему-то запомнила плохо.

Запомнила детали, слишком много деталей, неважных деталей. Острых, колючих, они засели в моём мозгу. Лита взяла меня за руку и принялась читать. Руки у неё были холодные, сухие, а глаза тёмные-тёмные, как грифель карандаша. Она шептала слова заговора, и ветер шумел в листве так громко, что я не могла разобрать слова. В груди, в районе солнечного сплетения, ныло и тянуло.

Поляна. Земляника. И Лита. Дрожит. Мне больно. Больно-больно-больно. Терплю. Цепляюсь за сестру, она цепляется за меня, и, кажется, тогда мне вдруг становится жутко…

А потом всё прекратилось. Появилась прабабушка, растрёпанная, простоволосая, и я в первый раз увидела на её лице страх. Она вырвала из рук Литы книгу, схватила меня за плечо, больно царапнув ногтями, оттолкнула. Я пискнула и упала на земляничный кустик. В нос ударил сочный, дразнящий запах спелой земляники. Я смотрела на Литу, на то, как текли по её щекам слёзы, как вымывали они из сестриных глаз тёмный, влажный, колдовской цвет. Как светлело её лицо. Прабабушка обнимала её за плечи, шептала что-то на ухо, и я видела, как обе они дрожат.

Мне ничего не объясняли. Не ругали. Мы все просто ушли с той поляны, и я как-то сразу поняла, что не должна об этом говорить и спрашивать. А ещё — оборачиваться.

***

— …вот так-то. Если бы прабабка тогда не испугалась непонятно чего, может быть, и я была бы сейчас ведьмой, — я вздохнула и подпёрла голову рукой. Стёпа сидел напротив и молчал.
— Дура ты, Лёлька, — Лита появилась в дверях неслышно, как кошка. Я обернулась на сестру. Та стояла, скрестив на груди руки, и хмурилась. — Если бы не она, я не знаю, где б мы сейчас были. Прабабушка спасла. Причем нас обеих, глупых желторотых «магичек».
— Ой, и что бы там такое было? Ты сказала, что если бы что-то шло не по плану, то всё остановила бы сразу!
— Да не могла я! — Лита сильнее сжала руки, словно пытаясь крепче себя обхватить. — Я как начала тот ритуал читать, так всё… он же не по возрасту мне был тогда, не по способностям. Силы у меня было много, а управлять ей я умела только на самых базовых заговорах, и то иногда случалось, что не удерживала, и миски била, и чуть ту кладовую не спалила. А тут… Сила выплеснулась из меня, как будто кран снесло. Я почти ощущала, как она льётся из пальцев, вязкая, тягучая, и из тебя тянет душу, высасывает. Я же видела, как ты чернеешь. На глазах моих прямо. Как ты словно иссыхаешь, что ли… Я пыталась остановиться, замолчать, но не могла уже. Баба почувствовала тогда выплеск моей энергии аж из своего дома, так меня прошибло. Принеслась, вовремя ритуал оборвала, мою Силу усмирила, своей немало истратила. Я точно знала, ещё бы чуть-чуть, и всё, мы бы тебя потеряли. Получилась бы не Лёля, а кукла пустотелая. Мне баба сказала потом, что ты бы себя потеряла. Стала бы следовать только моей указке, Силу мою черпать, да всякие гадости как бы моими руками творить. Короче, нехорошо бы вышло. Не ты была бы уже. А если бы я постаралась нашу связь оборвать, то кто-нибудь другой бы пустой сосуд, так сказать, заполнил.

Я вздрогнула. Вспомнила тот холод, ту тянущую боль, и дрожь пробежала по рукам и ногам.

— А почему вы обе мне ничего тогда не сказали? Ни слова?
— Баба испугалась. Я её испуганной до этого никогда не видела. Потом взяла с меня наказ с тобой больше эту тему не поднимать. Что, типа, ты и так поняла уже всё, лезть не будешь, и оно со временем забудется, пройдёт, а чтобы прошло — надо молчать. Ну, я и молчала. А я до сих пор всё помню. Слово в слово. И глаза твои чёрные… — Лита опустила голову. Мне вдруг ужасно захотелось её обнять.
— Знаете, я чувствую себя несколько неловко, будучи свидетелем этой семейной сцены… — вдруг подал голос Стёпа. Я уже и забыть успела, что он всё ещё тут, сидит на табуретке, сжался весь, не знает, куда себя деть. — Одно хочу сказать. Ладно, два. Первое: ты, Лёля, особенная такая, какая есть. Второе: спасибо вашей прабабуле, что метать заклятья на понос в вашей семье способна только одна особа! А то, знаете ли, даже у меня подозрительно часто случается несварение…

Лита прыснула первой. Я посмотрела на Стёпу, смущённого и бледного куда больше обычного, и рассмеялась. Он потрепал себя по макушке, старательно не глядя мне в глаза и пряча улыбку.

— А чё, чайник-то остыл уже? Надо залить эти вывалившиеся из шкафа скелеты кружкой горячего чая, вот что я думаю! — я вскочила на ноги и щёлкнула тумблер на чайнике. Посмотрела на сестру. Лита по-прежнему стояла, опустив голову, и молчала. На моём запястье позвякивали камушки сестриного браслета. Я улыбнулась, в один прыжок оказалась рядом с Литой и сжала её в объятиях.
— Эй, ну! Раздавишь же! — запротестовала сестра и попыталась вывернуться. — Хорошо, что тогда не получилось. На кой чёрт мне такая балбеска в подчинении? Ой, не щекотись! Ай! Ну всё! Отстань! Лёля! Заколду-ю-ю-ю!

Я рассмеялась.

Хорошо, что тогда не получилось.


Автор: Полина Крутикова
Оригинальная публикация ВК

Мракобесы. Сёстры Авторский рассказ, Городское фэнтези, Ведьмы, Длиннопост
Показать полностью 1
Авторские истории
Серия Мнимая проза

В мире джедаев

— Доктор, ну что со мной? Не томите. Буду ли жить я? Во сколько встанет лечение?
— Вы, дорогой, сейчас глубоко вдохните. Готовы? У вас медиахлориан в крови запредельно много.
— Великая Сила! И чем мне грозит таких обстоятельств стечение?
— Боюсь, у вас впереди теперь только две дороги. Если запрёте душу в клетке из света и правил, станете биться со злом и жестокостью в этом мире.
— Биться? Но как?
— Интригами, ложью, предательством, лазерной саблей. Неважно как, главное, чтоб эффективно.
— Ужас какой. А что за вторая дорога?
— Она вам доступна, если страстям своим отдадитесь. Тогда вы не сможете больше довольствоваться немногим. И тому, чтобы править всем миром, жизнь посвятите.
— Но за что же меня так судьба чудовищно наказала? Я ведь всегда мыл руки, с идейными пообщавшись.
— Увы, мой друг, это врождённое состояние. Может быть, дата рождения виновата, а может, случайность.

После встречи с врачом я брёл сам не свой от печали. Неужто так рано закончилась жизнь моя молодая? А я ведь хотел посмотреть все далёкой галактики дали. Понять я хотел и старинные, и новые знания. Но вот оказалось: населили мои сосуды полчища силу магнитящих паразитов. И сами к ней не чувствительны, так как глупы. А мне теперь в монохромные лезть конфликты.

И возопил я тогда, в выси направив голос:
— Ответь, за что ты со мною так поступила?

И вдруг как антенна стал каждый мой волос. И неожиданно не бедой — собеседником стала Сила.
— Ну наконец-то, хоть кто-то ко мне додумался обратиться. Не инструментом считать, а тем, у кого стоит спросить совета. Это ж подумать только. Столько среди вас провидцев. А ответы вечно не там вы ищете где-то.
— Так ты говорить умеешь?
— А то! Я ж связую сознания. Но вместо того, чтоб стать частью всего, все гордятся собою. Одним важна их мораль, другим — коварные планы.
— А на самом деле что важно?
— Быть в мире со всем, что живое. Сила, я то есть, видишь ли, делает всю жизнь единой. Но в жизни главное — то, что вы все уникальны. Как полюса батарейки, создают различия силу тем, что меж ними всегда градиент возникает.
— Это всё хорошо, ну а мне-то что делать?
— А чего ты хотел?
— Путешествовать, смотреть, что есть в мире.
— Ну вот, отличная вроде затея. Тем, что хотел, и займись.
***
— Здравствуй, форсюзер, в эфире программа «В мире джедаев». Давай-ка мы взглянем, как этот самец смешно серьёзную корчит мину. Как выдвигает сердито свой бирюзовый лайтсабер. Ладно, не будем ему мешать, переходим к ситху.


Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

В мире джедаев Авторский рассказ, Философия, Лирика
Показать полностью 1
Авторские истории
Серия Реализм, драма

Добрым молодцам урок

Она встала из-за стола посреди разговора. Ушла в спальню и не вернулась. Из-за стены вскоре донесся звук телевизора. Ни первое, ни второе, ни третье на мать похоже не было.
Мы с Шарлем переглянулись.
– Ты понял что-нибудь? – спросил я.
Шарль отвернулся.
– Ты что ли провинился?

Я потянулся к нему, мягонькому и теплому: уж больно на душе было паршиво. А он прыг с табуретки и пошел рыжей буханочкой из кухни, махнул хвостом, мол, сам дурак. И коготки по ламинату цок-цок.

Ясно. Кому, как не мне, быть виноватым. Шарлик-то молчал, урчал только под маминой ладонью, а говорил я. Да, уезжаю, да, в Питер. Исход неизбежный в нашем городке, как в старых сказках счастье Ваньки-дурака и Елены Прекрасной. Казалось, мама тоже это понимает. Месяц я подсыпал намеки, мол, друзья живут, приглашают, издательства ближе, мастер-классы, форумы фейс-ту-фейс. А вышло, что не вышло подготовить.

Я вымыл посуду, вытер стол, убрал в холодильник творожные колечки, мамины любимые. Успел купить последнюю упаковку в “Тридевятом царстве”, кондитерской, отмеченной мамой пятью звездами на Яндекс.Отзывах. Выманил Шарля из его сапожьей берлоги тонким ароматом корма. Наглая морда, потискать себя не дал, но от кролика в соусе не отказался.

Я осторожно заглянул в спальню.
Мама сидела в кресле и вязала. В большом, троноподобном – неожиданно маленькая мама. И тапочки слабо покачивались на ногах. Забавно, по отдельности и кресло, и мама были вполне себе нормальных размеров. Это неизменно меня поражало. В цветастом, а-ля павлиний хвост, халате мама тянула пряжу, и пара клубочков подпрыгивали, вращаясь, в коробке. Громко работал телевизор: рисованный король говорил глупости, а придворные смеялись.

– Я все убрал, мам, посуду помыл, Шарлюшу покормил, – с надеждой доложил я.
Она закивала. Телевизору, не мне.
– Ну, мам, ты расстроилась?
Усмехнулась, но не взглянула. Это тоже королю. Пальцы ее ловко работали со спицами. Цык-цык, цык-цык – и новый ряд.
– Все будет хорошо, мам.
Войти я не решился и прикрыл дверь.

Я был впечатлительным ребенком. Маме, папе с этим и повезло, и нет. Стоило сунуть мне в руки чудесную книжечку “Мир сказок”, как развлекать меня им уже не приходилось, могли спокойно собачиться за стенкой, а потом мириться, не разговаривать друг с другом и снова мириться. Жить с огоньком они умели. Но и я чтением не ограничивался.

Выкрадывал у мамы те самые клубки пряжи и запускал их по квартире и двору. Таскал с собой бутылочки из-под “Растишки”: в одной – мертвая вода (в которую я соль насыпал), в другой – живая (которая сладкая и вкусная). Таскал и предлагал мертвую тем, кто жаловался на болячки да ранки. И сладенькой поливал всяких умерших мух, порезанных червей, жуков колорадских и однажды даже дохлого голубя. А как радовался, когда все они оживали! Кроме голубя, разумеется.

Были у меня и кроссовки-скороходы, синие с белыми полосками, и велосипед “Сивка-бурка”, серо-буро-малиновый от того, что у отца никогда не хватало одной краски на весь велосипед. Была и коллекция перышек Жар-птицы, которых я понавыдергивал из курочек в деревне, за что получил справедливый тюк от петуха и нагоняй от бабушки.
И только скатерти-самобранки не было, ею командовала мама. Пробовала это скрывать, но стоило нам выбраться на пикник или пляж, как я наблюдал магию. А папа… Папа жил с уверенностью, что однажды на крючок его спиннинга попадется не щука, так золотая рыбка.

Я позвонил на следующий день, мама не ответила. Набрал вечером – просто молчала в трубку. Я начал понимать отца: ага, этап немых упреков. Не оставалось ничего, кроме как оправдываться:
– Мам, ну, не переживай, все будет хорошо, мы всегда будем на связи… Зачем ты обижаешься? Я ведь уже взрослый человек… Ну, не могу же я до старости работать в нашей местной газетенке? Неужели ты мне этого желаешь?.. Я хочу, чтобы ты меня поняла.

На второй день я заехал к ней. Она подогрела жареной картошки с горбушей, накрошила свежий салат, сварила кофе – и все молча. Первое время за нас двоих отдувался Шарль: тут помурчал, там подмякнул, здесь поорал. Меня вновь не замечал, петлял лишь у маминых ног, следил за дверкой холодильника.

Затем слово взял я. Рассказал об очередной подлости Мышильды, своей крысоватой коллеги, как она за моей спиной обработала клиента из моей базы и заняла под него рекламных модулей на пол второй полосы. Выдумал, по правде сказать (как назло Мышь в последние дни не пакостила), но очень уж мама любила поворчать по ее душу, когда я бывал в гостях. Но не в этот раз. А дальше повторилось все, как встарь: мама в спальню, я за мойку, Шарль – жевать.

Мама вязала носки, утопая в кресле. На экране распевали дифирамбы за очередным безумным чаепитием.
– Помнишь, как я разматывал твои клубочки, думал, что приведут ко входу в Тридевятое царство?
Мама не ответила, считала петли. Не улыбнулась даже.
– Тоже мне царевна Несмеяна! – сорвалось с губ, тут же кольнула совесть. Мозг, судорожно соображая, подкинул идею: – Ну, поручи тогда задание, раз так! Сложное, невозможное – плевать. Выполню – заговоришь со мною.
Мать покачала головой, вздохнула.
– Ваше Высочество, чего изволите?
Многолетняя история наказаний и искупления вины, отпечатанная с детства на подкорке, подсказала очевидное:
– Чу, слышу думы Ваши грозные: ага, ежели до захода солнца отмою покои Ваши так, что можно будет в половицы, как в зеркало, глядеть, подáрите мне радость внимать голосу Вашему? Так знайте же – берусь, царевна, сдюжу!

Я вооружился парой ведер, пипидастром и шваброй, пшикалкой для зеркал и салфетками из микрофибры. Мать не сдалась, и я принялся за дело. Прошелся по всем поверхностям и углам, поднялся и к гардинам с антресолями. Натер до блеска зеркала и стеклянные дверцы шкафов. До белизны вычистил газовую плиту и раковины. Отдраил пол до чистой воды. Да погонял Шарлика из комнаты в комнату.

Думал, психану, брошу, и мы рассоримся в пух и прах. Но я ж впечатлительный ребенок, и забавная мысль, что я тот самый Иванушка, у которого чудесным образом все получается, придавала сил. Это не мука, это игра! Напряги мышцу воображения – и вот у тебя уже пипидастр, который сам подлетает к гардинам, салфетка, которая слизывает разводы и пятна, и швабра, которая сама вытягивается и даже загибается.

Закончил с последним лучом.
– Ну, что, царевна, работа сделана, могу услышать Ваш голос?
Мама, разливая чай, качнула головой. Я скрипнул зубами.
– Али не кажут начищенные половицы всей красы Вашей аки зерцала? – не сдержался, съерничал.
Она снова качнула головой, но улыбка мелькнула в уголках губ.
– Ну, будет еще день, Ваше Высочество.
Чай пили молча.

На следующий день явился с рассветом. Ладно, почти. Правильнее сказать – к завтраку. Была суббота, солнечный выходной. Мама молчала, Шарль в такую рань не показывался – дрых на поваленных сапогах. Эта замшевая пара – единственная отцовская вещь, что мать оставила в квартире.

– Готово ли новое задание, Ваше Высочество? – грянул я в тишину, решил не отступать. – Коли выполню – заговоришь со мной. Теперь уж точно.
Мама жевала омлет вприкуску с сырным бутербродом. Глянула в окно.
– Слышу думы твои хлопотные. Ага, шестой день седмицы, ясно, чего желать изволишь: земля помощи дожидается. Ну, ежели спасу угодья твои от трав сорных, ежели напою водою да избавлю от тяжести плодов, соком налитых, даруешь мне радость беседы с тобою – по душам да с пониманьем.
Мама скрестила руки на груди, постучала пальчиком по подбородку, пожала губами. Вошел Шарлик и все испортил своим несносным французским акцентом.

Ехали втроем. Дача встретила разноцветьем и полифонией. А еще густыми ароматами, от которых не привыкшие носы (мой и Шарля) тут же запчихали. Несмеяна устроилась на лавочке со все теми же клубочками на поводках. Шарлюнчик после завтрака из телятины с овощами улегся на крылечке, подставив пузо солнечному теплу. А я вооружился тяпкой, лопаткой, ведром, перчатками и старой отцовской соломенной шляпкой и бросился в бой.

Сражение оказалось куда тяжелее и потопролитнее первого. Долго ли, коротко ли, но очистил грядки от полчища сорняков. И снова не без помощи того впечатлительного дружочка: перчатки-самохватки не выпускали колючих трав, а тяпка-порубайка и лопатка-откопайка выковыривали их с корнями.

Перекусив и напившись вдоволь морса, поспешил напоить и пересохшие земли. С лейкой-полейкой, вода в которой никогда не иссякает, работа спорилась. Шустрыми струйками из дырявого носика вода (живая-не-живая, но живительная) нежно била по грядкам, по листочкам-лепесточкам, шипела, жужжала и пугала Шарля, который сбегал прочь, припадая к земле. Воздух напитался влагой, и заскучавшее солнце даже поиграло радугой.

Но царевна все равно обхитрила, за моей спиной увела мою работу: глянул – уже корзины спелыми плодами наполняет.
– Нечестно играете, Ваше Высочество, – заметил я. – Али и в этот раз не зачтете подвиг?
Мама лишь усмехнулась. Но яблоньку выручил все-таки сам. И в благодарность она приютила нас в своей прохладной тени на послеобеденный отдых.

Когда стали собираться, обнаружилось, что Шарль, рыжий негодяй, пропал. Переглянулись с мамой. На пару секунд в ее глазах застыло замешательство, а затем она заголосила:
– Шарль! Шарлюша! Ко мне, мальчик! Шарлик, ты где? Кис-кис.
Я обрадовался, победно выдохнул. Вроде я дите, а как ребенок, ведет себя она. Ей-богу!
– В сарае не смотрела? – спросил тут же.
Она не ответила! Молча пошла туда. И снова донеслось ее “кис-кис”.

Ясно: расколдовалась, да не для меня, упертая! Ну, ничего, самолет мой не завтра и даже не через неделю.
Искали от силы минут пять, пока в наступившей тишине не послышалось недовольное “Мэо!” Потом снова. И снова. Звук привел нас в дом.
Говорила шляпа. Та самая папина соломенная шляпа, которую я после работы бросил на тахту. С очередным требовательным “Мау!” из-под шляпы выглянул Шарль.
В город ехали молча.

На третий день пришел с дарами. Чтобы наверняка.
– Принимай гостинцы, Ваше Высочество! – стал выкладывать на стол из пакетов, приговаривая: – Вот изловил для тебя Жар-птицу, правда, выщипал уже. Заглянул к Рябе и разжился десятком яиц, да не простых, а золотых. Набрал тебе в заморский тетрапак молочка из молочной реки. Ну и добыл волшебных колец в “Тридевятом царстве”.
Звучал с издевкой, так она разве не издевается? Разложила все по полкам холодильника и снова в спальню. В покои на трон.

Собираясь с утра, я ломал голову, придумывая подвиг. Приготовить пир? Выстирать и выгладить? Забить, закрутить, переставить? Подбирал вроде с энтузиазмом, но теперь вдруг вся решимость испарилась. Осталась лишь усталость от игры и раздражение. Терпение кончилось.

– Мам, я все равно перееду, – выдохнул я. Она остановилась в дверях. – Ну не может быть по-другому. Даже в сказках сын всегда уходит, так повелось, наверно, потому что это жизнь.
Мама вздохнула.
– Он должен, ну… пройти через трудности. Огонь, воду и пятое-десятое... – Я шагнул к ней, она обернулась. – Чтобы стать мужем и… найти себя. Да-да, мам, вот такие мы теперь – все поголовно ищем себя, – я усмехнулся. – Ты же тоже читала все эти истории. Помню, читала мне. Дорога, мам... Разве хоть одна история обходится без нее? И вспомни: сын всегда возвращается, только уже с богатством и невестой, а?
Я улыбнулся. Она раскрыла было рот, но слово так и застряло. Тогда она закивала и юркнула в спальню. Я простонал и бросился следом.

– Ладушки, Ваше Высочество, знаю я третье задание! Перенести Вас с собою за тридевять земель в большой-богатый Питерград. Да проще репки, царевна! И поможет мне в этом чудо-чудное. – Я достал телефон, залез в сеть. – Так, билет. Один, взрослый. Летим мы в Питер, дата – двадцать третье. Мудрина Алёна Владимировна. Так, паспорт.
Кинулся к комоду:
– Паспорт, паспорт. Видел ведь, был здесь. Ага!
– Хватит, Ваня! Не сходи с ума.
Нет, это не Шарль заговорил. Мама.
– Наконец-то! – вырвалось у меня.
– Вот! – вскрикнула она. – Вот! – Ткнула в меня пальцем.
– Что “вот”?
– Да знала я, что ты уедешь! Давно знала, хоть ты и говорил, что не планируешь…
– Ну, я не был до конца уверен, – стал оправдываться.
Но мы говорили! Наконец-то говорили!
– Серьезно, мам. Просто недавно прошел собеседование в интернет-издании в Питере, и…
– И я рада за тебя, действительно рада. Знала, что так будет, материнское сердце не обманешь.
Она опустилась в кресло. Такая маленькая.

– Но почему тогда не разговаривала? Зачем этот дурацкий бойкот?
– Из-за “наконец-то”!
– Что? Не понял.
Я спрятал телефон, шагнул ближе.
– Что ты мне сказал, помнишь?
Мама подняла голову, посмотрела с огорчением. Ох, этот взгляд. Знакомый до боли. Когда-то я был впечатлительным ребенком, прошло несколько лет – и я стал не впечатляющим подростком: не отличник, не спортсмен, не помощник по дому. Одно огорчение.

– Что в конце месяца переезжаю в Питер, – буркнул я, совсем как тот самый подросток.
– Нет, как ты это сказал?
– Да я ж тебе намекал, готовил как бы. Сказал, чтоб не переживала, что друзья есть.
Она устало улыбнулась.
– Нет, Вань, я про другое. Ты прости, я, наверно, действительно перегнула, просто… Наконец-то… Вань, ты сказал еще: “Уеду отсюда наконец-то”, понимаешь?
Я хотел было мотнуть головой, но до меня дошло. Я вмиг покрылся потом и наверняка покраснел, живот скрутило.

– Неужели тебе здесь было так плохо? – выдавила мама. – Что, надоела я тебе, поскорей бы бросить?
– Конечно, нет, мам! – Шагнул к ней, опустился на пол. – Я… я не имел это в виду, я… Я вообще так не думаю, просто… Не знаю, это слово, оно само вылетело.
Мама кивнула. Протянула руку и смахнула прядку, съехавшую мне на лоб.
– Да, бывает, – сжала она губы. – Понимаю.
– Нет, правда. “Наконец-то” это… это, наверно, потому что давно об этом думал. И всё. Нет, совсем не потому, что мне здесь плохо или прям всю жизнь было ужасно, совсем нет.
Она снова пригладила мне волосы.
– На самом деле, мам, было классно. Хоть я и бесил тебя часто, но мне с тобой точно повезло, спасибо, что терпела.
– Да, я знала, ты не со зла, я тебя так не воспитывала, – погрозила она пальцем. – Хотела сдаться сразу же после первого… подвига, но, признаюсь… игра меня увлекла.
Мы усмехнулись.
– Понимала, ты не виноват, но это по-прежнему больно для меня, “наконец-то” то есть. Твой отец, когда мы развелись, он ведь тоже сказал: “Наконец-то”.

В ее глазах сверкнули слезы. Я поднялся и обнял ее. Крепко-крепко. Такую маленькую, но такую сильную.
Не знаю, сколько мы так просидели – в обнимку, она в кресле, я на подлокотнике, но в какой-то момент между нами протиснулась мохнатая морда и резонно спросила:
– Обедать будем?
Несмеяна хохотнула.

Пировали богато и громко. Вспоминали подвиги последних дней и проказы дней минувших. Помянули и Мышильду.
Мама встала из-за стола и посреди разговора отлучилась в спальню. Возвратилась с гостинцами:
– Я зачем тогда в спальню-то хотела? Я ведь закончила как раз, хотела тебе отдать и покончить с обидой. – Она вручила мне шерстяные носки да варежки. – В Питерграде зимы-то холодные.


Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК

Добрым молодцам урок Авторский рассказ, Реализм, Мама, Длиннопост
Показать полностью 1
Лига Аудиокниг
Серия Наши озвучки

Философский Зомби

Чтец: Михаил Подвойский
Автор: Игорь Лосев

Марусе снится ветер

Сон обволакивал неспешные мысли. Я погружался в цветочную рощу и впитывал холодный чернозём, прогуливаясь призраком на вересковых полях.

Вдали, посреди сиреневого всплеска, виднелась она. Давно забытая: не мёртвая, и не родившаяся — та, что приходит без приглашения и уходит, чуть сердце начинает кипеть как…

Чай. Меланхолия и ты. Одиночество осязаемо — я чувствую его рукой. Голос…

— Саша, вставай.

Шёпот выпустил в явь. Стоило коснуться пола, в ногах заплясали искры. Голова — сахарная вата — сминалась в плотный шар, возвращая способность мыслить и говорить. На кровати в общей комнате, в отличие от сна, было душно и темно. Среди мрака проявилось лицо. Я узнал Лизу — свою напарницу — такую же неопытную и слегка смущенную.

— Мне страшно.

Вкрадчивость её взгляда давила крепче голоса. Небрежная линия лунного света рассекала огромные испуганные глаза сильнее, чем милая шепелявость растапливала ледяные слова. Ком в горле не позволил ничего ответить, я просто поднёс палец к губам и выдохнул негромкое “Шшш”.

Она переняла движение и тоже постаралась зашипеть, невольно разбудив соседа с верхней полки. Тот повернулся с бока на бок, зевнул, и вновь по-младенчески засопел.

Все вожатые спали. Лагерь погрузился в непривычную тишину. Только мы с Лизой наблюдали, и молча соглашались с каждым беззвучным вопросом, заданным друг другу.

"Что-то случилось?" — спросил я глазами.

Она медленно кивнула, — "Случилось"

Наш немой алфавит освежился новыми жестами, прямо как в тот день.

Когда мы впервые встретились, она много улыбалась и совсем не моргала. Это показалось мне странным, пока я не понял, что она моргает одновременно со мной. Но, что было ещё причудливее, я решил нарочно не моргать, пока не увижу, как моргает она.

Но и она захотела сделать так же. Мы встретились глазами, и без слов договорились моргнуть по очереди. Я зажмурился, а потом приоткрыл веки, как после сна в летнюю ночь. Она улыбнулась и захлопала ресницами.

Так началась наша безмолвная дружба. Так закончились обыкновенные дни.

Я оделся и вышел на крыльцо. Вожатский домик находился между столовой и зданием администрации, а несколько детских корпусов разместились вокруг асфальтированной площадки, откуда разбегались нацарапанные мелом олени.

Лагерь окружал лес. Тени деревьев жили своей жизнью, и ветвистые когти, ближе к закату, брали россыпь деревянных домов в зловещие объятия.

Лиза была взволнована. Она не знала, как лучше начать. Посмотрела по сторонам и резко выпалила:

— У нас пропал ребёнок, — неуклюже переступила с ноги на ногу. — Зашла детей проверить, а там кровать одна пустая. Потом смотрю в окно, девочка вдоль забора идёт в одном лишь сарафане. Выбежала на улицу, а её и след простыл.

Я не знал, что ответить. Ни разу не сталкивался с пропажами детей, особенно на третий день работы. Такими темпами, наша первая в жизни смена обещала стать последней.

— А чья это кровать, ты не запомнила?

— Нет, я испугалась и сразу к тебе.

"Нечего придумывать, — считывала Лиза с моих глаз. — Только искать"

Мы прошли по периметру вдоль высокого деревянного забора. Недалеко от медпункта зияла дыра. Возле неё дети часто шутили, мол, вот-вот выбегут, однако многие боялись всерьёз покидать лагерь. Лес не выглядел дружелюбным.

— Должен признаться, — я предпринял попытку разбавить напряжение, — никогда не прогуливался с девушкой при луне.

— Спасибо за откровение, — она сильно нервничала. — А я никогда не теряла детей посреди ночи.

— Значит, место прогулкам все же находилось?

— Ты не думаешь, — строго посмотрела на меня, — что сейчас малость не время расспрашивать меня о личной жизни?

— Я просто поддерживаю разговор. Это ведь нормально, когда взрослые люди просто общаются вслух.

— А нашего тайного языка тебе не хватает? У меня, например ни с кем такого не случалось, чтобы я кого-то понимала по одному лишь взгляду.

— А на что это для тебя похоже? — мы прошли мимо медпункта.

— Даже не знаю, — мне удалось её чуть отвлечь. — Когда мы впервые встретились, то я будто знала тебя. Знала наперёд все, что ты скажешь и сделаешь. Как воспоминания о том, чего никогда не было. Как чувство дежавю, что начинает сбываться ежесекундно. Я просто знала, что ты произнесешь угрюмое "Привет", а я смущённо кивну. Но ты не здороваешься, а я всё равно киваю. Смотришь на меня, будто твой призрачный "привет" был лишь мимолетной мыслью, на которую я неожиданно ответила. И это продолжается: ты думаешь — я отвечаю. Диалог на ином уровне.

Словно во сне.

За зданием в заборе показалась брешь. А в ней блеснуло платье. Или же белая дымка, разливающаяся по лесу во время полной луны?

— Ты видела? — я подбежал и заглянул в дыру. — Здесь кто-то есть.

Я шагнул за ограждение, и заметил след — отпечаток голой детской стопы. Впереди, за кромкой деревьев, виднелся туман.

— Ты правда хочешь туда пойти? — задрожала Лиза. — Там ведь не видно ничего.

Я достал фонарик и двинулся вглубь леса.

"Подожди пока здесь, — обернувшись, шепнул на "личном" наречии. — Скоро вернусь"

Она осталась по ту сторону изгороди. Я утонул в хвойной прохладе.

Туман обтекал меня как живой водопад, ни одна капля которого не смела намочить голову. Будто им что-то управляло.

Когда дымка расступилась, я увидел согнутый, словно в поклоне, дуб. На нем сидела беловолосая девочка и умудрялась совсем не раскачивать ногами.

— Привет, — прозвучал тоненький слабый голос. — А я видела тебя.

— А я тебя нет, — меня слегка передёрнуло. — Ты ведь не из моего отряда, верно?

— Я не из лагеря. Просто появилась там три дня назад, — она покраснела и усмехнулась в бледную ладошку. — Не знаю как это произошло.

Девочка из сна посреди верескового поля. Я узнал эти серые глаза и белые косички. Даже платье то самое — из кружевных гипнотизирующих узоров. Таких же, как на пелёнке, в которой я буду выносить Марусю из роддома.

— Ты даже знаешь моё имя? — она прервала поток мыслей. — Вспомнил что-то из грядущего?

— Это было похоже на дежавю, — дыхание стало заметно тяжелее, я вытер со лба пот, и слегка припал к дереву. — Ты случайно не привидение?

— Не знаю. Но ты ведь заметил, как я на тебя похожа? Глаза точно твои. А вот волосы мамины.

Ее идеально прямая прическа не требовала вмешательства, но девочка всё равно провела по ней деревянным гребнем.

— Это мне друг подарил. Он часто благодарит ветер за то, что тот принёс меня.

— Твой друг тоже тебя видит?

— Да. Ему больше тысячи лет, — она оставила гребень и потянулась, зажав руки в замок. — Он показывает мне фокусы. Настоящие чудеса, прямо как…

Ты. Меланхолия и я. Одиночества больше нет. Только родство душ и тайный язык, который способны понять лишь мы, и наша маленькая…

— Саша, проснись.

Лиза вновь вытащила меня из омута. Я спал возле скрюченного дерева и провожал глазами полную луну, затягиваемую облаками. Тумана больше не было.

Как и Маруси.

— Ты исчез на пять минут, и я начала волноваться, — шёпотом говорила она, будто боясь кого-то разбудить. — Мне было так страшно, никогда бы без причины сюда не пришла.

Ее белые прямые волосы спадали мне на лицо. Едва уловимый запах мёда и вереска намертво застыл в подсознании.

— Ты меня так не пугай больше, — тихонько продолжала она. — Несмотря на возраст, сердце у меня очень слабое, — глядишь, выпрыгнет.

Лиза протянула руку и помогла встать. Тепло ладони возвращало к жизни и разогревало сознание. Лес провожал нас скрюченными ветками и душистой травой. Дождя не было, но на кроссовках оседала роса, будто недавний туман обратился в воду.

Вернувшись в корпус, пришлось ещё раз всё перепроверить: как оказалось, никто из детей никуда не пропадал. Одна кровать в комнате девочек оказалась лишней, о чем мы с Лизой благополучно забыли.

— Хорошо, что все так закончилось, — усмехнулась она. — Прости, что разбудила. Я испугалась сильно, и даже напридумывала всякого. Со мной такое бывает.

— Ничего страшного, — спросонок я еле стоял на ногах. — Завтра мы уже и помнить не будем.

— А я бы не хотела забывать, — её глаза сверкнули в темноте. — Мне нравятся внезапные прогулки, но не по таким волнующим поводам.

Слово "волнуюсь" стало для Лизы родным. Её хрупкое сердце могло не выдержать навестивших меня ночных видений, поэтому я удерживал взгляд непроницаемым. На "личном" наречии повисла тишина. Мы говорили только вслух, как нормальные люди.

— Может, выпьем завтра по чашечке кофе? — предложил я. — Если хочешь, конечно.

— Прекрасно, — она безуспешно вчитывалась в зеркало души. — Но я больше чай люблю.

— На самом деле я тоже. Просто на чашечку чая редко когда приглашают.

— Так значит, завтра вечером?

По глазам считывалось безусловное "да". Мы договорились и пожелали друг другу спокойной ночи. Перед тем как разойтись, я окликнул:

— Прости за странный вопрос, — я неловко заговорил через весь коридор, — но если бы у тебя появилась дочь, как бы ты её назвала?

Лиза усмехнулась в бледную ладошку, в точности как Маруся:

— Ложись спать, Саш. Завтра поболтаем.

Так и поступил. Кровать оказалась мягче обычного, снов не предвиделось. Только бескрайняя темнота и безмолвие.

Утро наступило быстро: птицы завели летнюю пластинку, солнце раскрасило рубленые домики в яркие цвета, а в траве застрекотали кузнечики.

Я встал раньше всех и принял холодный душ. Ночная прогулка засела в голове, словно длинный сон, некоторые отрывки которого выглядели живее реальности.

Надел тонкие штаны, белую рубашку навыпуск и темно-красный вожатский галстук. Заварил чай и, размешивая сахар, прошёлся по коридору. Дверь на улицу была приоткрыта, туфли Лизы отсутствовали. Неужели ей тоже захотелось раньше всех встретить рассвет?

Я ступил на скрипучие тёмные доски, что назывались крыльцом. Она услышала, но не обернулась — так и сидела на ступеньках, зачарованно глядя вдаль.

Рядом с Лизой было тепло. Лучи солнца касались наших лиц, приятный шелест травы успокаивал неугомонные мысли.

А потом я увидел оленя.

Он, как ни в чём ни бывало, щипал траву и поглядывал на сородичей — их было семеро: ровно столько, сколько и рисунков на асфальте. Дети в первый же день нарисовали зверей на площадке, а сегодня они живые бродили по лагерю.

— Это просто… — Лиза не могла подобрать слов. — Чудо…

На рога самого маленького олененка упал причудливый листик. Я посмотрел выше, и осознал, что все листья на деревьях окрасились в розовый цвет. Лагерь мимолетно превратился в место, где ночью стихает ветер, а утром расцветает сакура.

— Скажи, что тоже это видишь.

К крыльцу подошёл олененок, и Лиза погладила его по наэлектризованной шерстке. Засмеялась. Заплакала.

Она рассказывала мне, что единственный мультфильм, на котором она плакала, был "Бэмби". Раскат воспоминаний вызвал оглушительный водопад эмоций.

Ее слезы, стекающие по румяным щекам, напомнили мне Марусю. Чудеса были сотворены для нее: лесной дух оживлял нарисованных зверей и окрашивал листья берёз в цвета клубничного йогурта.

Идиллия длилась недолго. Олени услышали шорох со стороны администрации и бросились в лес. Яркий солнечный свет выжег из листьев весь розовый оттенок. На площадь вышли воспитательницы.

Мы с Лизой переглянулись: любой некто, приходящий извне, бессознательно разрушал чудеса. Увидев невероятное, человеческий мозг пытался уложить это в логику привычного мира, и магия ускользала.

Лиза просто наблюдала, не впутывая тихую красоту в громкие причинно-следственные связи.

Мы пили чай и молчали. Иногда переглядывались. Иногда смотрели вдаль. Где-то среди деревьев за нами наблюдали, как за будущими родителями. Лиза положила голову мне на плечо, а я не мог набраться смелости повторить вчерашний вопрос.

"Пусть так, — думал я, — Пусть всё идёт своим чередом. Если я видел нашу будущую дочь, значит судьба уже расписана, и мне остаётся лишь довериться ей"

Начался подъём. Мы вернулись к обязанностям вожатых. Дети вели себя, как обычно, за исключением самых маленьких, которые, каким-то образом достали несколько коробков спичек и целый день баловались, выделывая "спичкострелы" и "дракончиков". Прямо как я в детстве.

Час за часом, день клонился к вечеру, а поднятая кроссовками пыль, постепенно оседала на асфальте. Рисунки мелом повторились, но вместо оленей теперь красовались красно-желтые огни с лисьими глазами. Детская фантазия за один день переменилась с нежного спокойствия до пламенного бунтарства.

Я подумал, что если лесной дух сумел оживить оленей, то и огонь сотворить не составит труда. Живое пламя, что перекинется на здания — такие деревянные домики быстро сгорят, не успеешь и вдох лишний сделать.

Пришлось сказать ребятам, чтобы они стёрли рисунки, и нарисовали что-нибудь доброе, на что те закапризничали, и даже позвали воспитательниц:

— Да ладно вам, — разводили руками те, — пусть детки рисуют.

Сначала я пытался настоять, но только потом осознал, как глупо выгляжу.

“Ты правда хотел их стереть? Они ведь такие милые”

После отбоя мы прогуливались с Лизой по площади и рассматривали глазастых демонов. Пили чай и обсуждали, как прошёл день:

— Сегодня было интересно, и в то же время утомительно. Я только и делала, что забирала спички у мальчишек. Потом ещё игры, песни, танцы… Даже не знаю, на сколько меня хватит.

— Да, работка ещё та. Если вовремя не погрустить с кем-то, так и с ума сойти можно.

Незаметно для себя, мы пришли к тому самому месту. Дыра в заборе стала чуть больше. Оттуда ручьём выливался туман, приглашающий в лес — к неизведанному.

— Слушай, — я неуверенно начал отходить в сторону, — кажется, я там забыл кое-что в прошлый раз. Туда-обратно, ладно? Мигом вернусь.

— Хорошо, — на удивление быстро согласилась Лиза. — Смотри не усни только.

Я прошёл сквозь забор и уже знакомым маршрутом вышел к "поклоняющемуся" древу. Маруси на нем не было, зато нашлось нечто другое. На изогнутом стволе лежал гребень для волос, которым ещё вчера расчесывалась девочка.

— Можешь забрать, если нравится, — послышался голос из-за спины.

Я обернулся и увидел её — белые прямые волосы, платье до колен, и добрые серые глаза.

— Отдам, как только родишься.

Она выглядела грустной и полупрозрачной.

— Уже понял, кто я такая. А понял ли, кто такой ты?

Маруся стояла посреди тумана и еле сдерживала слезы:

— Ты мой несбывшийся отец, — с тоской говорила она. — Мне хочется, чтобы все было так, как должно быть. Но увы, я просто игрушка, попавшая сюда из другой песочницы.

Я не ожидал подобных откровений, и, кажется, снова поплыл сознанием.

— Что это значит? — обнажил свою жалкую беспомощность.

— Это всё ветер, — продолжала Маруся. — Он меня случайно сюда занёс. Бог — лишь малый ребёнок, играющий нами, словно куклами, в детском лагере. Он переиграл миллионы сценариев, и не намерен останавливаться. Ты не должен был меня видеть, а я не должна была здесь появляться. Есть вещи ему неподвластные.

— Такие, как ветер?

— Да. Если бы не он, ты бы продолжал жить ту жизнь, которую должен был. Тебе была уготована счастливая судьба, а теперь все изменилось. Мне… Прости, мне нужно ещё успеть попрощаться с мамой.

— Значит, я больше тебя не увижу?

Глаза Маруси заслезились. Дальше она шептала беззвучно — говорила взглядом, оказавшимся сильнее слов.

"Знай, что где-то есть мир, где мы с тобой живы и счастливы…"

— Постой! — крикнул я, но видение рассеялось.

Время замерло. Я простоял целую минуту, не в силах сделать и шага. Присутствия Маруси больше не ощущалось. Ни здесь, ни где-либо ещё.

Онемение прошло, как только лесной дух в полной мере вновь почувствовал себя одиноким. И одиночество это стало ещё невыносимее, чем вечность, проведённая наедине с лесом. Его боль ощущали деревья, трава, даже асфальт перенял его неумолимую тоску, прожигая дыру из фантазий в реальность.

Я почуял запах гари, и поспешил в лагерь. Лизы на месте не было. Только дым, стоящий над одним из детских корпусов.

К моему приходу, рядом с горящим зданием собралась целая толпа детей и взрослых. Один из мальчиков кричал, что-то невразумительное:

— Лиза! Лиза забежала туда и не вернулась!

Дом разваливался на глазах. С крыши осыпалась кровля, а изнутри обдавало демоническим жаром. Сруб сгорал подобно спичке в темноте — быстро и ярко.

Схватка с судьбой, как она есть. Дорога в огонь — как символ неизбежного.

Под крики детей и вожатых, я мигом рванул в горящий дом. Стены пылали, детские поделки и рисунки утопали в огне, превращаясь в пепел. Раскалённые искры бродили по воздуху. Горячее смешение всего на свете обернулось вокруг меня колючей проволокой, и не давала пройти дальше.

— Лиза! — кричал я. — Отзовись!

Ни звука. Развилка между комнатами мальчиков и девочек намекала, что выбрав один путь, другой уже будет отрезан — мне просто-напросто не хватит воздуха. Я сделал свой выбор и рванул в комнату девочек.

Заметил её на полу возле кровати, из-за которой мы и оказались ночью одни, блуждающие ночью по лагерю. Лиза лежала без сознания с вытянутой рукой, едва касаясь края свисающего одеяла. Огонь, словно клюв огнекрылого ворона, почти ухватил её за волосы, но я оказался быстрее.

Из последних сил вынес её на улицу, под взгляды сотен взволнованных людей. Упал на колени, судорожно втягивая холодный воздух.

— Прости, — сложив руки на груди, дрожащими голосом проговорила она, — мне показалось, там кто-то есть.

Она запрокинула голову к небу:

— У неё были мои волосы, — на губах показались миллиметры уставшей улыбки, — и твои глаза.

В мгновение ока, жизнь изменила траекторию.

Я больше не слышал стук её сердца.

*

Утренний рассвет разгорался свечой. Сердце горело пламенем. Долгое прощание оставляло след.

Время не тронуло дубовые ворота детского лагеря. Они так и остались входом в неизведанное, обрамленными мифическими узорами: жар-птицами, рунами, и лесными духами.

— Мне снился ветер, — послышался родной детский голос.

Я присел на корточки и рукавом вытер её прозрачные слезы.

— Он пытался унести меня, — продолжала девочка, — но кто-то удержал. Кажется, это был ты. Точно. Ты держал меня за руку и приговаривал, что никто не вправе изменить наш путь.

"Ни Бог, ни даже ветер"

— Наверное, я там выглядел как настоящий супергерой, да?

Маруся тихонько засмеялась:

— По-обычному выглядел. Как сейчас, например.

— Эх, а я надеялся хоть в твоих снах побыть в прикольном плаще. Да уж.

— Не переживай, этой ночью обязательно представлю тебя в образе Супермена.

— Но только после того, как позвонишь и расскажешь, как прошёл твой день, идёт?

— Идёт, — бодро ответила она, оставляя слезы позади, — но ты тоже не забывай.

— Кстати, насчёт этого, — я достал из кармана памятный деревянный гребень и протянул Марусе. — Ты забыла в бардачке.

Она взяла расческу, и тепло меня обняла.

— Не выношу прощаний, — вкрадчиво прошептала на ухо. — Три недели это так долго.

— Тебе кажется, — ответил я, припомнив знакомство с её матерью. — Я был здесь будто вчера.

— Я тоже будто была здесь. Наверное, в прошлой жизни?

У меня не нашлось ответа. Марусе придётся найти его самой — понять, кто она есть, и куда ей двигаться дальше.

Я проводил дочь за ворота и вернулся к машине.

Беловолосая девушка — та, с которой мне по пути, — задумчиво разглядывала листья на деревьях, и, кажется, предавалась воспоминаниям.

— Ну как она? — спросила Лиза, усаживаясь за руль.

— Мечтает, — я устроился рядом. — Грустит.

— Значит, всё как обычно?

Ключ зажигания, щелчок. Слабое гудение мотора.

— Кажется, ей приснился тот самый день, когда ты чуть не умерла.

Лиза заговорила без слов, одним лишь взглядом:

"Правда? Не помню, чтобы мы ей хоть что-то про это рассказывали"

"А ещё она неосознанно переходит на "личное" наречие”, — иронично добавил я

— Взрослеет, — засмеялась она уже вслух.

Машина тронулась. Мы пересекли огромную лужу, в которой отражались величественные кроны деревьев. Лес отныне не казался зловещим, а перекрёстки дорог посреди густого тумана остались в прошлом.

— Как думаешь, она вспомнит его? — спросила Лиза, выруливая на просеку.

— Ты про лагерь или про её волшебного друга?

— Наверное, и то и другое.

Мне было трудно ответить, но одно я знал точно: никто и ничто не управляет её судьбой. Она сама решит, кому можно довериться, а кого лучше избегать; что считать чудом, а что — простым стечением обстоятельств.

— Маруся справится, — уверенно произнес я, взглядом провожая лагерь. — Впереди у неё целое лето…

Впереди целая жизнь.


Автор: Александр Пудов
Оригинальная публикация ВК

Марусе снится ветер Авторский рассказ, Фэнтези, Магический реализм, Длиннопост
Показать полностью 1
Сообщество поэтов
Серия Мнимая проза

Бабуля Сероклюкова

Всё плачешься, всё охаешь, живешь, как на краю?
А знаешь, кто заявится по душеньку твою?

Морщиниста и скрючена, безудержно стара - Бабуля Сероклюкова на страже у добра!
Лицо твоё унылое ей видно за версту - пришаркает, притопает, в окошко "тук", да "тук". Трясёт орлиным профилем, спиной горбатит шаль.
"Ну, здравствуй, мил-воробышек, рассказывай печаль".

В клюку заправлен камушек - проектор волшебства. Бабуля тюкнет в темечко, заветные слова прошепелявит ласково, и включится кино: всё, что могло исполниться, что было суждено, все переломы-ужасы, сраженья наповал, все смерти, что когда-то ты удачно миновал. А что-то из показанного сбудется вот-вот - такая перспективушка, что вздрогнешь, ёжкин кот!

Бабуля сунет пряничек: "Ты зубки не сломай! Чегой-то ты напуганный, как будто я - бабай?"
Не вышло? Не одумался?
Платок потеребя, сожрёт твою депрессию. А вместе с ней - тебя!

Измаялся? Измучился? Не держишь хвост трубой? - Бабуля Сероклюкова придёт и за тобой!
Бери себя ты в рученьки, а то как загрустишь - Бабуля Сероклюкова придёт к тебе, малыш!


Автор: Саша Нефертити
Оригинальная публикация ВК
#мнимая_проза@proigrivatel

Бабуля Сероклюкова Стихи, Магический реализм
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!